Лёд

— Я вчера весь вечер голову ломал, пока Вы на свидание бегали, — я попытался было протестовать, но Мишка только отмахнулся. — Сахаров — убийца, как ни крути. Почему он зажулил дневник Пронина? И ведь не отдал жене и даже не опубликовал в печати, хотя грозился! Что там — в этом дневнике? И со мной он тогда говорить не пожелал. Нет, тут все указывает на него.

— Но Визе…

— Что такое есть этот Визе? Он беспрестанно пропадал — съемкой и описанием местности занимался, в конфликте участия не принимал. Кого он видел, так это Пинегина, про Сахарова он мало что знает.

— Допустим. Но ты же понимаешь, что такое штурман — он запросто может уйти в новое плавание, и тогда ищи свищи его еще несколько месяцев, а то и лет.

— Тогда делайте компресс, обвязывайтесь шерстяным шарфом и вперед к Сахарову. Я без Вас не справлюсь, один раз он уже вышвырнул меня с порога квартиры, здесь у нас будет хотя бы численный перевес…

— Уговорил, — махнул я рукой и, морщась от дергающей боли в десне, принялся собираться.

Я как в воду глядел: встретившая нас супруга Сахарова сказала, что муж ее вот-вот уходит в новое плавание и мы должны поспешить, если хотим застать его на берегу: судно направлялось в Индию, и он мог вернуться не раньше чем через год. Мишка горел невиданным энтузиазмом, прежде я никогда не замечал за ним ничего подобного, но дело Прониных возбуждало его живейший интерес и сочувствие, он явно горел желанием найти виновного и передать его в руки правосудия. Именно благодаря его энтузиазму мы и оказались в порту гораздо раньше, чем могли бы: он заплатил двойную цену извозчику, велев гнать во весь опор, и каждый стук колес и цокот копыт отдавался колющей болью в моей уже начавшей раздуваться щеке. От боли я перестал что-либо соображать и по приезде вяло опустился на гранитную мостовую, ожидая, пока Мишка бегает в поисках отплывающего в Индию судна. Вопрос был решен практически за четверть часа, и он буквально силой затащил меня по трапу на палубу корабля, где я вновь рухнул на первый валявшийся там ящик и как сквозь сон принялся наблюдать за происходящим.

Навстречу к нам вышел невысокий коренастый человек, окинул меня изумленным взглядом и вопросительно посмотрел в сторону Миши.

— Штурман Сахаров? — деликатно поинтересовался мой напарник.

— Я помню Вас, — отчеканил штурман и усмехнулся. — Вы тогда приходили ко мне расспрашивать о Пронине.

— Плохи Ваши дела, штурман, — сурово начал Миша. — Боюсь, нам придется задержать Вас на берегу и передать в руки полиции.

— Вот как? — снова усмехнулся он. — Никак шьете мне убийство Пронина?

— Он сам недвусмысленно обвиняет Вас в своих письмах к жене.

— Каких еще письмах? — вдруг побледнел штурман.

— Браво, Вы даже не знаете об их существовании! Ну что ж, тем хуже для Вас. Дневник его Вы прикарманили, но до писем дотянуться не смогли. Думаю, если мы устроим Вам с доктором очную ставку, Вы тут же во всем признаетесь.

— Да зачем мне было его убивать?!

— Ответ на этот вопрос, полагаю, содержится в дневнике потерпевшего. И Вам придется отдать его нам.

— Ах, вот оно что… Пронин был редким подлецом, и его супруга должна еще благодарить меня за то, что я не опубликовал страницы этого мерзкого дневника! Тогда бы уже никто и не подумал расследовать смерть крысы, которая в полной мере ее заслужила по всем статьям! Только лично я, штурман Сахаров, не имею к гибели этого ублюдка никакого отношения. К величайшему своему сожалению, ибо жаждал придушить его собственными руками, сдержался лишь потому, что у нас там был жесткий дефицит людских ресурсов, каждая жизнь была на счету.

— Какие пафосные речи! Но что за ними стоит? Чем Вам так насолил Пронин? Имейте смелость, покажите нам то, что Вам не принадлежит, а принадлежит его покойной супруге.

— Да подавитесь вы этим дневником! — взревел вдруг Сахаров, сунул руку за пазуху и швырнул нам в лицо небольшую тетрадь. — И немедленно убирайтесь с этого корабля. Вы не полиция, и тратить время на вас я больше не намерен. Когда сможете предъявить мне официальное обвинение — милости просим. Обещаю вернуться из Индии живым и невредимым, — и он удалился на мостик, чеканя шаг.

Миша подхватил меня под руки, втащил в неведомо откуда взявшийся экипаж, и вскоре я уже вновь лежал в своей постели, а Митькина мама меняла мне компресс на щеке. Тем временем Мишка вновь уселся на стул рядом с изголовьем и раскрыл дневник. Несколько минут он просто листал его, проглядывая страницу за страницей, наконец, остановился и принялся внимательно вчитываться, потом вдруг вскочил и начал возбужденно ходить по комнате, по-прежнему не отрывая глаз от тетради. Дочитав до конца, он хлопнул себя ладонью по лбу и бессильно опустился на стул:

— Будь я проклят, если штурман имеет к смерти Пронина хоть малейшее отношение!

Я приподнялся на локте и удивленно посмотрел на взволнованного Мишку, ерошившего свои каштановые космы.

— Да если бы это он убил Пронина, он бы первым делом уничтожил этот проклятый дневник и уж, по крайней мере, никогда не отдал его нам! — и Мишка вновь хлопнул себя ладонью по лбу.