Лишь бы жить

Дед рассказывал, правда, урывками (да и я не все помню). Но основной момент был такой, что надо было идти на фронт, и они пошли. С молодецким идиотизмом, которым все, кто ехал, были заражены — а их там перемешивало в процессе довольно сильно. Попали непосредственно на фронт, все равно старались как-то смотреть на все это весело, дескать, помирать один раз, кому-то сегодня, кому-то завтра. Ну, с его слов. А вот когда их начали сминать, и уцелевших как-то с фронта снимали назад, перегруппировывали, снова возвращали — тогда стало понятно, что точно такой же молодецкий идиотизм был и в командовании. И вот тогда стало страшно. Что разменяют ни за что. Появилась тупая злоба, которую просто нужно было отдать тем, кто ее принес; а своим нельзя, иначе за что ты воюешь? Значит, врагу вдвойне.

cgvictor

***

Бабушка по отцу пережила блокаду. Рассказывала, что люди умирали зимой и не могли их похоронить в землю. Земля промерзлой была, а сил у людей не было, чтобы копать, — и их складывали в сарай во дворе до весны. Дед мало рассказывал, рассказал как-то только, что, когда объявили победу, они были где-то в Польше, стали радоваться, стрелять и взрывать гранаты. И один сослуживец дернул чеку, а граната разорвалась у него в руке. Убило его после победы. Потом уже узнала на известном сайте, что медаль у деда за поимку бендеровца.

Julia Artina

***

Оба моих деда воевали, один дошел до Берлина, второй — до Вены. Рассказывали скупо и неохотно, да и ушли рано, не успела толком расспросить. Рассказывала тетя: тот, который до Берлина (дворянское воспитание, четыре языка, фортепиано) увидел, как офицер (наш) избивает девушку. Воспитание не позволило отвернуться, дал офицеру в зубы. Был лишен орденов, репрессирован, даже срок вроде был. Но спину всю жизнь держал прямо, горжусь им. Ордена так и не вернули, кстати. После уже поездил по стране (занимался системами мелиорации), насмотрелся — и советскую власть с ее коваными сапожищами крепко не любил.

Второй дед был ярым коммунистом и верил искренне в систему, на семейных праздниках они сходились и спорили яростно, аж искры летели. Бабушка была из глухой белорусской деревни, семья большая, голодно, отец умер, сестру фашисты расстреляли за помощь партизанам. Подалась в Ленинград, прибавила себе несколько лет (мол, потеряла паспорт). Работала нянечкой в детском саду. Почти всю Блокаду тут прожила, потом их по Ладоге вывезли. Холод, голод, цинга. Незнакомые люди ее приютили, подкармливали. До конца жизни она их вспоминала, переписывались. К еде отношение поменялось, конечно: она все ела с хлебом, что пельмени, что арбуз. Ни крошки не выбрасывала. И рассказывала только про доброту людей, кто спасал да кто помогал. Только потом, прочитав «Блокадную книгу» и разные хроники, я поняла, как о многом она молчала. Жалела…

Да еще сразу после войны, во Львове вроде, встретилась ей цыганка. Давай, мол, погадаю. А бабушке и дать-то нечего. Та попросила только кусок сахара (или хлеба, не помню) для ребенка. Всю судьбу ей рассказала — как замуж выйдет, куда уедет, сколько детей будет да сколько счастья.

Natalya Lipova

***

Поговорила по телефону с мамой, она дитя войны. Рассказала мне несколько семейных страшных историй. В 42 году моя бабушка работала связной у белорусских партизан. Она тогда была беременной, и часовые смущались ее обыскивать. Жили они в то время в тихой деревне под Могилевом — за годы войны деревню дважды освобождали и захватывали. Моя двухлетняя тетя Клавушка погибла во время советского освобождения: маленькая мама уронила ее от взрывной волны во время бомбежки. Малышка ударилась головой об угол кроватки. Маме тогда было четыре года. Немецкий доктор — мама помнит, что он был очень добрый и хороший — три недели пытался спасти Клавушке жизнь, но требовалась операция, а условий не было, и ребенок погиб.

Другую мою бабушку увезли в немецкий концлагерь. На память об этом ей остался выжженный на руке номер. В лагере она познакомилась со своим мужем Николаем — он был сибиряк, но приехал на лето погостить под Смоленск. Из лагеря их освободили американцы — и предложили переехать, они тогда всем предлагали. Но бабушка и Николай отказались — они были убежденными коммунистами. Дедушка Ваня дошел до Варшавы. Вообще-то он был невоеннообязанный, но ушел на фронт и присоединился к санбату. Его назначили ездовым, потому что он умел обращаться с лошадями. Мама помнит, как вернулся с войны дедушка. Она его не узнала, только в ступоре смотрела на ноги, обернутые портянками по колено. А потом бабушка крикнула «Ванечка!» и бросилась ему на шею, а дети обняли его за ноги, он опустился на пол, и они все обнялись и долго плакали от радости. Но дедушка вернулся не в 45-м, а в 44-м — тогда всех учителей демобилизовывали и отправляли в тыл, учить детей. Так дедушка стал директором школы в деревне Раздолье Шкловского района Могилевской области.

Yulya Balaeva

***