Лисы мастерских

В этот момент Василий Некрасов был уверен, что место лис не в лесу, не на воле, не в комнате, а именно в радиоприемнике, потому он решил обязательно отправить лису обратно, но не представлял, как это можно сделать.

– Шла бы ты, лиса, обратно, – неуверенно начал он с уговоров, – нечего тебе здесь делать. Здесь люди, а там утренняя зарядка, «Пионерская зорька» и «Рабочий полдень».

Услышав эти слова, лиса поднялась на лапы, выгнулась, мягко спрыгнула на пол, прошлась хозяйкой по комнате и проговорила:

– Здесь пока поживу. Мне здесь нравится. В радио одна ложь, а здесь правда жизни. А мы, лисы, с древних времен правдой питаемся и правде служим, на правде спим, правдой укрываемся и по правде ходим. А если, скажем, некоторым, – она косо посмотрела на Василия Васильевича, – наше присутствие здесь не нравится, то они могут отправляться куда угодно. Тем более что, насколько нам известно, эти некоторые только и делают, что по России колесят из конца в конец без остановки.

Последние слова лисы озадачили утонченного графика больше всего: «Она знает о моей тяге к перемене мест. Выходит, что ей из радио все видно, – подумал он, – но тогда получается, что она не только в этом радио, а может в любое перебежать. От нее не спасешься. Тем более гнать надо. Возьму ка я ее хитростью».

Всем своим видом показывая, что ему до лисы нет дела и напевая «Капитан, капитан, улыбнитесь», Василий Васильевич пошел на кухню, взял там пустую сумку-авоську – мешок из мелкоячеистой сетки – огляделся вокруг в поисках приманки и положил в авоську самое дорогое – початую бутылку водки. Рассуждал так: лиса точно выпить не дура, не случайно у нее нос красный; она увидит бутылку, кинется за ней в сетку, а он завяжет ручки и так лису поймает. С гордой осанкой прошагал он обратно.

– Да, лучше я о тебе думала, Василий, – разочарованно проговорила лиса со стола, на котором вытянулась во всю длину. – Думала, если ты график талантливый и книги разные читаешь, то и мозги у тебя есть. А оказывается, мозг и талант – дело разное. Это же надо, лису перехитрить решил. Да еще так топорно. Ты бы еще курицу в авоську сунул. До чего же у тебя убогий взгляд на мир. Запомни: не всякая лиса за водкой в мешок кинется.

Здесь настала точка злости. Василий Васильевич схватил полотенце, размахнулся, зацепился им за люстру, не заметил этого, сильно рванул и обрушил люстру вместе с куском штукатурки. Звон разбитого стекла перекрыл басовитый хохот лисы. Изысканный график нагнулся, стянул с ноги тапок, запустил им в сторону хохота, но попал в тонкую шаткую ножку телевизора «Темп». Тот упал на бок, жалобно ойкнул и заработал. На экране появился класс лесной школы, где учили лисят. Те с интересом следили за поединком, но вмешаться не решились. С 1934 года между радио и телевизионными лисами существовал договор о разделе территорий влияния.

«Из полей уносится печаль», – напирая все на ту же тему никому не нужной широты, надрывалось радио, которое без лисы внутри голосило еще громче, пронзительнее и безысходнее. Утонченный график представил себе печаль в виде дородной Бабы-яги, которая, полетав над полями, отправилась в ближайший магазин, и хлопнул себя по лбу. «Если лиса не идет в радио, то пусть радио идет на лису», – с кристальной ясностью откровения понял Василий Васильевич, сорвал приемник со стены и стал бегать за лисой, пытаясь накрыть ее пластмассовой коробочкой. Треск разбиваемого об пол корпуса перекрывал басовитый хохот лисы.

Радио сначала обнажило внутренности, а потом развалилось на осколки, но песня с оттенками тракторной психоделики продолжалась: «Впереди у жизни только даль». На этих мудрых словах Василий вооружился скалкой и попытался загнать лису в туалет, чтобы смыть в унитаз. Закончился кровожадный замысел тем, что он обнял унитаз и горько зарыдал от полного бессилия перед матерой хищницей.

– Помогите мне загнать лису в радио. Я все перепробовал, – продолжал он рыдать в трубку телефона, после того как набрал номер милиции.

Но приехала совсем другая карета.

«Три карты, три карты», – мерно отпечатывал в мозгу гнусавый голосок без надежды поймать даже подобие мелодии. Стремление избавиться от этих тревожных звуков заставило открыть глаза. Без остановки и намеков на прекращение речитатива слова повторял хилый старичок, по подбородок укрытый одеялом на соседней кровати. Он сосредоточенно смотрел в потолок и временами безразличное выражение лица менял на судорожно сосредоточенное, словно готовое увидеть что-то важное.

В первое мгновение в больничной палате Василия Васильевича больше всего порадовало то, что лисы рядом нет. Но решетки на окнах, слова старичка, вялый вид соседей и особая тишина, свойственная режимным учреждениям, сразу дали понять, что лежит он не в терапии. Как известно, советские психиатрические клиники были хороши только для борьбы с диссидентами, то есть не для вылечивания людей, а для их уничтожения.