Литература как социальный институт: Сборник работ

Подвергается релятивизации и категория «нравственного», тоже нередко вводимая теперь романистами в заглавия книг. Она все чаще понимается как чисто описательная и относится к «обычаям и нравам» тех слоев общества, о которых повествуется в романе. Рационализируется (располагаясь хронологически и рассчитываясь по дням, часам и минутам) пространственно-временная структура романного действия. Внутри нее, на фоне универсальных мер календарного и исторического времени, совмещаются и взаимодействуют, т. е. соотносятся, соизмеряются, взаимопроникают, точки зрения и ценностные перспективы различных героев и рассказчиков (родовое, семейное, индивидуальное время; параллельные времена; время воспоминания, предвосхищения, грезы, сна и т. д.). Какие бы то ни было нормативные ограничения на социальное положение героя или сферы его поведения (скажем, долгое время обязательная для романа сюжетно-тематическая рамка «любви») снимаются, сохраняя свою значимость лишь для писателей-рутинизаторов или для более «массовых» жанров – например, мелодрамы, историко-авантюрной прозы.

К первым десятилетиям XIX в. роман осознается уже как наиболее адекватная форма повествования о масштабных процессах социального и культурного изменения в Европе, своего рода синоним «современности». Само появление романа как литературной формы связывается теперь с эпохой радикальных сдвигов в социальном порядке («счастлива нация, не имеющая романов» – А. Шпехт, 1834; «революции, эти повивальные бабки романов» – Ф. Шаль, 1839). «Родословная» жанра выстраивается начиная с произведений С. Ричардсона и А. Ф. Прево, предшествующие эпохи расцениваются лишь как «предыстория». Наступает «золотой век» романа, когда создаются его крупнейшие достижения, возникают наиболее значимые, в том числе – для развития литературы в целом – имена и репутации новых «классиков», они же – ниспровергатели жанровых канонов, от демонстративно неспособного написать «правильный» роман Стерна до Флобера, который привел «классическую» семейную историю и историю воспитания к идеальной чистоте лабораторного препарата, исчерпав этим реалистический канон и в конце концов разрушив его пародией[410]

.

В теориях романа XX в. (Ортега-и-Гассет, Лукач, Гольдман, Бютор, Феррерас) роман связывается со становлением принципа субъективности в культуре и искусстве Нового времени, наделяется чертами «эпоса буржуазной эпохи». Точно так же концепция «незавершенного героя», «диалогичности слова» и «полифонии» формируется у Бахтина именно на материале романа, и прежде всего романа XIX столетия, противопоставленного «монологической» поэзии (иные типы лирики и особенно рефлексивной лирики XX в. – Кавафиса и Паунда, Йейтса и Пессоа – с их протеическим представлением об авторском «я», введением драматических персонажей, авторских масок, многоязычием, реминисцентностью и т. п. Бахтин не рассматривает). Как «доминантный» жанр роман теперь принципиально «открыт» (в том числе открыт для перманентных «кризисов», вновь и вновь поднимающих вопрос о его «конце»), вбирая самый разный тематический материал и различные национальные литературные традиции, постоянно видоизменяясь, бесконечно дробясь на подвиды и разрушая любые «окончательные» определения.