Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

Итак, целью оптимистической поэмы об Альпах была резкая критика современности, решительное требование того самого прогресса (progr`es), которому Кондорсе позже дал столь четкое определение. Художественные средства, которыми Галлер собирался достичь своей цели, для того времени были в той же мере само собой разумеющимися, в какой сегодня они кажутся странными. Это было обращение к античной литературе, актуализация классического образца. Когда-то новое литературное произведение получало свое оправдание уже потому, что возрождало к жизни греческий или римский образец, но мало кто из современных читателей поймет такое мое утверждение без дополнительных пояснений. У французов вокруг этого вопроса разгорелась легендарная дискуссия, в конце XVII века: Querelle des anciens et des modernes (спор «старых» и «новых»). Тогда значение античности — как образца для последующих эпох — одними яростно оспаривалось, другими горячо защищалось. У Галлера, кажется, не было никаких сомнений в безусловном авторитете греческих и римских классиков. Во всяком случае, его «Альпы» определенно создавались по лекалам «Георгик») Вергилия и «Второго эпода» Горация. То есть материал личных наблюдений был отлит в уже готовые — античные — формы мышления и повествования. Галлер и не пытается это скрыть. Он видит в таком методе работы не отсутствие оригинальности, а, наоборот, художественное достижение. Поэтому после последней строфы «Альп» он в примечании прямо ссылается на упомянутое выше стихотворение Горация. Это не

жест смирения, означающий примерно следующее: я должен признаться, что, подобно вороне из басни, украсил себя чужими перьями. Наоборот, Галлер обращается к тем, кто, возможно, не заметил переклички с латинским источником: смотрите, мол, здесь я сравнялся с самим великим Горацием!

Эта последняя строфа представляет собой, с одной стороны, резюме всей поэмы об Альпах, а с другой — краткий пересказ уже упоминавшегося, очень знаменитого стихотворения Горация. Кто учил латынь, наверняка когда-нибудь переводил его начальные строки: Beatus ille qui procul negotiis / ut prisca gens mortalium /paterna rura bobus exercet suis. Это значит: «Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая, / Как первобытный род людской, / Наследье дедов пашет на волах своих»[19]. Галлер в заключительной строфе в последний раз обращается к жителям Альп с точно таким же увещеванием (заменив лишь «наследье дедов» на «поля, доставшиеся от умерших»):

Блажен! Кто, как и вы, на собственных волах

Поля, доставшиеся от умерших, пашет:Кто в шерсть одет, с венком на волосах,Молочной пищею чей стол простой украшен;

Кто беззаботно спит на травах луговыхПод ветром ласковым, вблизи от водопада;Кого не будит в море шум волн штормовых

Иль — в армии — трубач военного отряда.Кто долей доволен своей, не хочет ее изменить,Тому и Фортуна сама не сыщет, что подарить.[20]

Две последние строки отсылают к первой строке поэмы: «Пытайтесь, о смертные, долю улучшить свою». Они повторяют эффектное высказывание, что счастье альпийских жителей будто бы не может быть большим, потому что они уже достигли наилучшего из возможных состояний — состояния золотого века. Но применительно к целевой публике этот отказ от улучшения заключает в себе прямо противоположное требование: она-то как раз должна улучшить свое состояние — таким образом, чтобы оно приблизилось к «доле» жителей горных долин. Прогресс как движение вспять: призыв «Вперед!» истолковывается здесь как «Назад к истокам!» Консервативно или прогрессивно такое требование?