Литературный архипелаг

На Горького резкость обвинения в дряблом сентиментализме в деле, по отношению к которому, по мнению еврейского писателя, требовалась не слеза сочувствия, а героизм самопожертвования, произвела неизгладимое впечатление. Об этом он сказал мне сам у себя в кабинете на Кронверкском проспекте, как только узнал, что я племянник доктора Эльяшева. Одного племянника «обидчика», моего брата, он уже встретил раньше: Наркомюст, представлявший в правительстве левых с.-рев., народный комиссар И.З. Штейнберг, содействовал Манухину, врачу и другу Горького, в облегчении участи жертв разнузданного произвола. В гуманитарном умонастроении брага Горький открыл нечто «типично еврейское». Заинтересовавшись человеколюбцем среди глашатаев насилия и террора, он узнал, что мягкосердечный «товарищ Штейнберг» наполовину, со стороны матери, Эльяшев. «Так, пожалуй, и дядя его, доктор, — пришло Горькому на ум, — обозлился исключительно от избытка добрых чувств. Такое бывает. Нечто подобное есть почти дословно где-то у Достоевского». Это я услышал от Алексея Максимовича. Три с лишком года спустя после сурового приговора дядюшки встретил он меня почти как родного. Дядя и брат, очевидно, уравновешивали в его сознании друг друга, усиливая вдвоем его интерес к третьему члену этой самой типично еврейской семьи.

Пришел же я на Кронверкский проспект к Горькому по делу совсем не еврейскому.

Иллюстрации

А. Штейнберг с родителями (Ковно, 1913 г.)

А. и И. Штейнберги (1902 г.)

И. Эльяшев, дядя А. Штейнберга

И. Штейнберг (1917 г.)

Э. Гурлянд-Эльяшева, тетка А. Штейнберга

Стихи А. Штейнберга с пометами В. Брюсова (1909 г.)

В.Я. Брюсов

Иванов-Разумник

А.А. Блок (худ. К. Сомов, 1907 г.)

К.А. Сюннерберг (худ. М. Добужинский, 1905 г.

Б. Рассел

А. Белый (худ. Л. Бакст, 1905 г.)

Е.И. Замятин (худ. Ю. Анненков, 1921 г.)

В.В. Розанов

О.Д. Форш

Л.П. Карсавин

Л.И. Шестов. (худ. С. Сорин, 1922 г.)

М. Горький (1928 г.)

Выступление А. Штейнберга на радиостанции ВВС (23 июня 1951 г.)

А. Штейнберг на заседании Мирового еврейского конгресса (1950-е или 1960-е гг.)

С. Штейнберг, жена А. Штейнберга

А. Штейнберг (1950-е гг.)

Комментарии[780]

ЛИТЕРАТУРНЫЙ АРХИПЕЛАГ

Печатается по машинописи, подготовленной на основе магнитофонных записей: Archives for the History of the Jewish People (Jerusalem). Собрание А.З. Штейнберга. Box VII–VIII.

Как следует из переписки Штейнберга с Ф. Каплан и черновика письменного варианта, автор собирался дать своим воспоминаниям название «Литературный архипелаг». У хранящейся в архиве машинописи титульный лист (написанный на другой пишущей машинке) таков: «А.З. Штейнберг. Дружба с русскими интеллигентами двадцатых годов. Заметки современника. Лондон, 1980». Следовательно, либо использованная нами машинопись — это копия, сделанная после смерти автора, либо только титульный лист изготовлен в 1980 г.

Название книги 1991 г. было дано публикаторами, мы восстанавливаем авторское название.

Глава, посвященная Шестову, была написана в 1966–1967 гг. и озаглавлена «Лев Шестов. (С натуры)». Во время диктовки Штейнберг изложил ее содержание несколько короче, поставил ее перед главой «О. Форш» и назвал: «Лев Шестов — силуэт в чаду революции». В первом издании мемуаров Штейнберга публикаторы отдали предпочтение первому варианту воспоминаний о Шестове, причем поместили его в конце. Мы в этом отношении следуем первому изданию.

Как говорилось во вступительной статье, книга «Литературный архипелаг» представляет собой своеобразный, в определенном смысле «беллетризованный» (или, быть может, лучше сказать, «философизированный») рассказ о «времени и о себе». Рецензент в своем отзыве на первое издание мемуаров отмечала: «Психологическая установка мемуаров заставляет Штейнберга отмечать существенное: в воспоминаниях почти не осталось рассказа о жизни и быте, в них — повествование о мыслях и словах» (Проскурина В.Ю. Молодые годы Аарона Штейнберга // Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 237).

У Штейнберга порой теряется достоверность деталей, но зато сохраняется величественность общей панорамы, ее масштаб, пафос, внутренняя атмосфера. В этом есть известное противоречие: между стремлением нарисовать правдивый портрет тех, с кем сводила его судьба, и несколько «своевольным» обращением с конкретным историческим и бытовым контекстом, в котором эти люди существовали. В случае со Штейнбергом это «своеволие» не может быть объяснено простой забывчивостью, естественными «провалами памяти». Важнейшую роль играла определенная установка его общего философского мировосприятия.