Литконкурс Тенета-98

Увидел его — в коммерческом ларьке сигареты покупает. Подходит. В руке — «CAMEL». Любит шикануть. А в кармане денег то осталось, наверное, до дому доехать… До стипендии еще две недели. Как живет — не понимаю. Странный.

Он добрый — как то сказала Мила.

Я знаю.

Залезаем в вагон. Не топят. Холодно, как в рефрижераторе. Кроме нас еще человек десять. До часа пик еще далеко. Потягиваю свое пивко и смотрю в окно. Грязное. Немытое. И от этого небо, как лед, посыпанный песком. Отворачиваюсь. Закрываю глаза. Поезд трогает. В желудке хорошо от пива.

Грифель скрипел-скрипел, да и сломался. Я сижу и смотрю на бумагу, где незаконченный пейзаж. Что делать — не знаю. Плюю с досады. Слюна жирная, как подтаявшее сливочное масло. Свет забирается в слюну. Ему там удобно. Свет расщепляется в цвета, обогащая спектр. Теперь у меня есть масляные краски. Буду писать ими. Ерунда, что нет кисти. Сойдет и палец.

Толкают в плечо.

Где мой маленький город? Где розовые слоны и клоуны с улыбками до ушей? Их нет? Почему?! Посмотрите, у дяденьки кровь на правой щеке! Что?.. Ах, да! Простите… Это малиновый сироп… и май… Май. МАЙ! My life.

Толкают в плечо.

Я открываю глаза. Митя встает и протягивает мне руку. Жму.

— Смотри, не проспи. А то уедешь в Голутвин.

— О'кей.

Протираю глаза и смотрю в окно. Митька вышел из электрички. Посмотрел на меня. Махнул рукой. Достал сигарету и склонился прикурить. Стекло забрызгано грязью. Видно. Плохо. Вдруг щелкнула зажигалка «Zippo». Этого не должно быть. Двойные рамы не пропускают таких звуков с платформы. Тем более, что работает компрессор. Но я явно расслышал щелчок. И это щелкнула «Zippo». Только у нее такой характерной звук. Клацкл… Пожалуйста, посмотри на меня… клацкл… Мы движемся…

Скользим!

Качаем нефть из скважин!

Нефть теплая и скользкая как вазелин.

Чудо! Я чувствую чудо!

клацкл…

Поезд дернуло. Платформа поехала. Вместе с Митькой. его сгорбленной фигурой. И дымком, который уже заструился между ладоней.

клацкл…

Люди спускаются в подземный переход. Рюкзаки и цветы. Рядом. Кто-то несет рейки и большой лист фанеры. Очень большой. Большой… Хорошее слово — БОЛЬШОЙ.

Знание пришло бурно, будто бы его выдавили из тюбика. Колпачок был снят и на пузатое тельце нажали с силой. Знание ринулось в меня вязким потоком и поднялось от желудка по пищеводу к голове. Там остановилось. Успокоилось. Потеряло свою страсть к движению.

За окном курил Митька и холодная осень уплывала на платформе вместе с ним. Все быстрее и быстрее. В следующий год. Где Митю ждут… Летом — молодая жена. А осенью…

Тогда, когда гниют опавшие листья.

Ты ведь не будешь есть их?

… а осенью — дочка… В нагрузку.

* * *

— О! Какие люди! И без охраны! — Роман разводит руки в стороны, надеясь, что я кинусь ему в объятия.

— Привет.

— Заходи Кудрявый! Гостем будишь.

Прохожу в комнату. Там знакомые лица. Кроме одного.

— Роман! Познакомил бы с дамой.

— Экш, это Ася. Ася, это Кудрявый, — представляет меня вместо Ромы Важненыч. Вообще его фамилия Важненко. Но так получилось, что мы зовем его Важненычем. А еще мир-дверь-мяч-затейником (переведи на английский).

— Дама со мной, — предостерегает он.

— Не волнуйся, — улыбаюсь я. Знаю, что сегодня мне не до баб. Я играю здесь роль добровольного шута. Буду веселить народ.

Здороваюсь со всеми. По очереди. Важненыч. Борода. Ириска.

Борода — это Володя. Сосед по даче. Сколько ему лет не знаю. Но с бородой около сорока. И еще красный нос как у деда Мороза. Ириска — это Лариса. Так называет ее Роман. Почему? Трудно сказать. Но… хозяин — барин.

Сажусь за круглый стол и оглядываю комнату. С прошлого раза мало что изменилось. Только вместо стекла в одном из окон прибита фанера.

— Что случилось? — киваю в сторону окна.

— Да это я виноват, — смущается Борода. Смущается… Значит еще не пили. Во время приехал… Черт! А ведь выпить то опять хочется. Вот организм!

— Нет, серьезно, я виноват, — продолжал Борода. — Ко мне пришел один… друган. Ну, мы выпили с ним. А он значит, дурак такой, как выпил, так поехал головой немного. Говорит — клад давно ищу. Чую, говорит, где-то рядом с твоим домом клад, значит. Я ему объясняю, значит: дурак ты! Нет тут никакого кладу. Здесь одна голь живет. А если кто и побогаче дом держат, то щас клады на дачах не закапывают. Так ему говорю. А он все свое — клад, мол, здесь, клад рядом. Ну я ему и дал в зубы. Рассердился, значит, и двинул в хлебало. Раз, другой. Потом вытащил на улицу и пинок ему в зад отмерил. Иди — говорю. Отсюда. Потом пришел и лег спать.

— А эта зараза, вернулся, разбил окно и в комнату чуть не залез. Зацепился курткой и повис на оконной раме. Мудак! Дверь пальцем открыть можно — замок старый. Дуешь — развалится. Так нет, гад! Окно надо было разбить, — Рома говорит со злостью в голосе. Но с малой злостью. Ведь сам он такой мягкий и пушистый. Как плюшевый мишка. Такой не может быть по-настоящему злым.