Лицей 2020. Четвертый выпуск

— Рад, — соглашался, не расслышав.

— И я рад! — восклицал оперативник.

Администратор попросила расходиться, потому что время работы истекло. Гоша пытался договориться, но Степнов сказал, что действительно хватит. До утра совсем ничего, и надо было кровь из носа трезветь.

Они шли в обнимку по улице. Приветливо хлюпали лужи. Дождь моросил, смывал усталость, и пахло нежной землёй, пропитанной влагой.

— А свитер-то, — проронил Степнов, — свитер динамовский, это моего отца свитер. А теперь мне какая разница. Никакой.

Они шатались по району. Попрощались, разошлись.

Степнов стоял у самого входа и не знал, можно ли пройти внутрь. А кто бы ему запретил. Кто сейчас мог возразить. Он шагнул и опять остановился. Свечи мирно стояли, как солдатики в сомкнутом строю, и огонь ласкал их одинаковые головы.

С кем он говорил сейчас, пьяный-пьяный Степнов. Может, с тем пацаном, который не смог найти себя в гражданской жизни. Или с тем принципиальным лейтенантом, который верил когда-то в справедливость. Или с собой — настоящим, с кем говорить не имело смысла, потому как ни одно слово не может ничего в принципе.

— Господи, господи, господи, — сказал.

Он стоял перед какой-то наверняка чудотворной иконой, с которой строго смотрел наверняка всемогущий и всезнающий, всеобъемлющий и какой-нибудь ещё, но Степнов не знал ровным счётом ни одной молитвы и потому сказал как умел, как его никто никогда не учил, но как разговаривал каждый день, в таком вот невозмутимом и многозначном тоне.

— Да сделай что-нибудь, хоть что!

Разлетелось «что» на микро «о», загудел шум, и всё равно никто его не остановил. Он вдруг подошёл к свечкам и, набрав воздуха, дунул сильно-сильно, как пытаются затушить свечи на праздничном торте в надежде, что желание исполнится.

Потом плакал вроде бы и до утра сидел в рабочем кабинете. Никто не отвлекал. Только утром Калеч собрал планёрку и пришлось опять изображать, что всё в порядке.

Начальник особо не трогал и даже похвалил личный состав за хорошую работу в ноябре. На самом деле никаких особых достижений следователи не имели, разве что направили в суд запланированное количество дел и вроде как заслуживали хоть сиюминутных добрых, ну, или нейтральных слов.

«Молодцы, так держать. Закроем год, в следующем станет лучше».

И каждый поверил в своё собственное лучшее, о котором лучше не думать, чтобы не спугнуть, не сглазить, не заговорить. То ли мимоходом, то ли невзначай, между слов и как бы второпях, Калеч обмолвился, что в январе планируется командировка на Северный Кавказ. Неприятно зазвучала смущённая вынужденная тишина.

— Степнов, — вспомнил начальник, — а где твой стажёр? Пусть зайдёт после планёрки.

Кивнул, принял — зайдёт обязательно.

Он вернулся в кабинет и слов подобрать не смог. Никто бы не смог.

Стажёр не поднял головы, не поздоровался, не подорвался, не подскочил. Не спеша листал дело и что-то выписывал осторожно и внимательно в свой толстый новенький блокнот.

Степнов сел напротив, достал две чашки и заварил чай. Монотонно оседал сахар, тянулся ко дну.

— Тебя Калеч вызывает, — сказал Степнов и разглядел наконец его синее, с проблесками жёлтого лицо. — Не ходи, я придумаю.

Они молчали пока что, но знали, сейчас обязательно зайдёт в кабинет оперативник Жарков и, скорее всего, разговор завяжется, разовьётся и станет полегче. А сейчас — ничего. Тихо, тихо, тихо.

Степнов теперь ждал, когда ему позвонят из больницы и скажут: «Николай Александрович? Плохие новости. Ваш отец…» Он не стал вспоминать и тем более рассказывать — себе даже, что там, в церкви, когда задувал совсем не праздничные свечи, то между отцом и стажёром выбрал несчастного Лёху, которому не пойми за что пришлось… а что пришлось, да хрен знает, честное слово, думал — какая уже разница. И зачем выбирал, словно кто-то предоставил необходимость выбора, словно обязательно было нужно выбирать, а не просить сразу за двоих.

Не вспоминал, не думал, не говорил.

Стажёр тоже не распинался. Рукава его свежей рубашки скрывали синяки и крохотный неприметный островок укола.

— Лёх, — позвал его Степнов, — будешь курить?

Долго дышали в окно. И надышаться не могли.

Живой не живой

Он протрезвел, как только случился удар. Машину крутануло влево, потом вправо. Мелькнула разделительная полоса. Пешеходный переход застыл в его больших добрых глазах. Грохнул тяжёлый звук, и тело мальчика бросило к тротуару. Отпустил педаль. Тут же газанул. Жизнь вместе с ним убегала сквозь боковое зеркало. Скрылся за двумя поворотами, проехал несколько метров, встал у подъезда и заплакал. Лобовое стекло, полное дождевых капель, переливалось кровью. Издыхающий дворник отчаянно пытался стереть остатки смерти.

Жена уехала на выходные к подруге. Он вбежал в пустую квартиру и закрылся на ключ. Включил свет, щёлкнул обратно. Разулся, разделся, бросился на диван, накрылся подушкой. Пролежал сколько-то, открыл глаза. Может, ничего не случилось. Причудилось по пьяни. Глянул в окно. Старый «ниссан» покорно стоял у дерева с разбитой мордой.