Лицо и Гений. Зарубежная Россия и Грибоедов

В служебном изгнании, среди чуждого Востока создавались картины «Горе от ума» (В ноябре 1819 года Грибоедов в Тифлисе читал стихи из «Горя от ума», которое только было набросано. Булгарин упоминает вещий сон Грибоедова в Персии, после которого было сочинено «несколько сцен первого акта... комедия сия заняла все его досуги...» См. также стр. 13 введения к изданию «Горя от ума» В. Л. Бурцева, Париж, 1919.). Вспоминаются чувства Мицкевича: «Литва, моя отчизна, ты, как здоровье; только тот поймет, как тебя надо ценить, кто тебя утратил».

Летом 1823 года Грибоедов вырвался в Россию, и в это время были закончены третий и четвертый акты великой комедии. Это возвращение в Москву «было переворотом в его судьбе и началом беспрерывных успехов», как свидетельствовал впоследствии Пушкин.

Но не прошло трех лет, как Грибоедов был вновь в Персии с русскими войсками и вел переговоры, закончившиеся Туркманчайским миром. Много интересных сведений и тонких замечаний рассеяны в политических донесениях Грибоедова, но сто лет назад вопросы ставились грубо и ясно, и взгляды на войну были упрощенные: наложить дань в пять миллионов туманов, присоединить две провинции. В этой обстановке было не до взаимного понимания и сближения; «вероломные азиатцы», по-восточному склоняясь перед силой, пытались хитростью поправить свои дела и плохо скрывали свою ненависть к тому, что они называли «уруслух» (В приложении к русским то, что в отношении татар обозначает русское слово татарщина

).

Когда в третий раз — в 1828 году — Грибоедова отправили в Персию, на этот раз посланником, он нисколько не обольщался относительно своей судьбы: «Нас там непременно всех перережут, — говорил он Жандру, — Аллаяр-Хан мой личный враг, не подарит он мне Туркманчайского трактата». О себе Грибоедов пишет искренне и просто: «Il meemble que je ne suis pas assez bon pour ma place; il faudrait plus de savoir faire, plus de sang-froid» (П.Н. Асвердовой, ноябрь 1828 года. «Кажется мне, что не очень я гожусь для моего поста; здесь нужно больше уменья, больше хладнокровия» (фр.)). Мрачные предчувствия и дурные приметы преследуют его, даже когда он стоит под венцом. Свадебное путешествие полно забот, и чем дальше, тем больше затягиваются над его жизнью какие-то роковые узлы.

Главными задачами русского представительства в Персии в это время были возвращение пленных и получение контрибуции. Грибоедов подтверждал тяжелое состояние персидской казны и добавлял, что наследника престола не следовало бы доводить до крайности денежными требованиями. «Аббас-Мирза расстался со всеми своими драгоценностями, чтобы заложить их нам; его окружающие и даже жены должны были сдать свои бриллиантовые пуговицы, которыми они украшали свои одежды. Это — нищета превыше всякого описания», — писал Грибоедов в конце 1828 года. Наследник велел расплавить в слитки золотые канделябры, работа которых стоила столько же, сколько и материал. За 7000 туманов был заложен золотой трон каджарской династии, «с которым здесь весьма неохотно расстались, ибо он почитается государственной регалией». Сами выражения Грибоедова показывали ясно, как не лежало его сердце к тому, что он должен был делать: «До моего сюда прибытия выколотили у них 200 000 туманов, за 25 дней — я у них насилу мог изнасиловать

50 тысяч» (Донесения 20 и 30 октября. 30 ноября и 2 декабря 1828 года.). Очевидно, надо было остановиться, но суровая николаевская казенная машина шла своим ходом, и Грибоедову оставалось лишь нажимать на винт, давивший персов.