Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Они честно ответили: «Это Запад создает блок, а не Восток. Внутри того блока, который вы называете славянским, мы все голосуем так, как считаем нужным, а вот другие голосуют вместе, как им говорят. Мы не сателлиты России. Россия – наш друг. Россия защищает малые народы. Но мы сами по себе, мы свободны». Не обязательно верить этим словам, но они в них верят.

Военная комиссия, которая решает, сколько оружия, самолетов и так далее могут сохранить бывшие страны Оси, – уже немного другая организация. С утра военные делегаты кланялись и улыбались, завидев друг друга, – необычное зрелище для этой мирной конференции. Чувствовалось, что они знают, что несут чепуху, добросовестно эту чепуху обсуждают, но не принимают близко к сердцу. Конечно, с появлением самонаводящихся ракет и атомных бомб глупо обсуждать пустяшные пограничные укрепления Венгрии или вопрос, вправе Италия иметь два, три или четыре военных корабля – когда одна атомная бомба проделала такую работу на Бикини[88].

Военные, кажется, хоть и готовы по приказу участвовать в сражениях, настроены друг к другу более дружелюбно, чем их гражданские коллеги. Они даже отпускали шутки – сложно переоценить, насколько привлекательно и ободряюще звучит любая шутка в Люксембургском дворце.

Однажды утром приехал фотограф с камерой и аппаратурой и собрался сделать снимок бразильского военного делегата. Бразилец спокойно читал утреннюю газету и ничего не замечал, пока к нему не наклонился канадский офицер и не прошептал: «Улыбнитесь, сейчас вылетит птичка!» – тут по августейшему военному собранию прокатилось сдержанное басовитое хихиканье. Военные прекрасно понимают, что решение сократить количество укреплений, армий и боевых кораблей для нескольких маленьких побежденных стран не приведет ни к установлению, ни к сохранению мира где бы то ни было.

Видите ли, все это очень сложно. Мы с вами обычные люди, и нам легко сказать: «Мы хотим мира и только мира, вся планета хочет мира». Так почему люди в Люксембургском дворце не подали хороший пример? Нигде мир не казался настолько далеким, как в этих великолепных залах. И было бы прекрасно, если бы вина лежала на делегатах: тогда мы могли бы их выгнать и потребовать назначить кого-то получше и компетентнее. Но проблема была не в них. Они такие же люди, как и мы с вами, такие же встревоженные и еще более предвзятые.

Каждый из них знает, что его народ измучен, искалечен и отравлен войной. Никто из них не прожил все жестокие годы в какой-то дивной Шангри-Ла[89]. Глава норвежской делегации провел войну в Заксенхаузене, одном из крупнейших немецких концлагерей. Заместитель председателя делегации Нидерландов сидел в японском концлагере на Яве. Бевин[90]

мог погибнуть от бомб, падавших на Лондон, так же как и любой таксист. Итальянский премьер-министр, чья «профессиональная переподготовка» прошла в фашистской тюрьме, рисковал жизнью в Риме точно так же, как и любой, кто выступал против фашистов и нацистов. Молодой представитель Югославии перед войной попал в тюрьму как антифашист, а во время войны воевал в рядах партизан. Поляк сидел в немецкой тюрьме во время обеих войн. За Бидо[91] гестапо гонялось, вероятно, усерднее, чем за любым другим человеком во Франции. И так далее.

Эти люди разделили боль своих народов, именно поэтому сейчас они выступают здесь от их имени. В демократических странах, где граждане могут читать, слышать или говорить то, что им нравится, политики ничем не лучше и не хуже обычных людей. Так что, возможно, нам стоит обвинить в том, что работа по установлению мира превратилась в незавидное зрелище, не лидеров, а самих себя.

Возможно ли, что все народы мира слишком дорого заплатили за войну, поэтому теперь все хотят получить мир задешево, по скидке, а еще лучше – за счет соседа? Возможно ли, что яд, распространившийся из Германии, настолько заразил и развратил планету, что теперь все люди больны и у них нет ни сил, ни здоровья бороться за спокойный миропорядок? Один итальянец спросил меня, верю ли я, что народы действительно хотят продолжать жить, я ответила: «Конечно», а после этого мы оба призадумались. Жизнь будет стоить очень дорого; во имя жизни придется идти на большие жертвы.