Лицом к лицу

Он спрыгнул с коня и, вскинув карабин, побежал к дереву. Его примеру последовал Петре. Но Корнелий продолжал нестись вперед, перекинув карабин через плечо и выхватив саблю. Ему удалось настичь аскеров. Страх лишил их способности сопротивляться. Побросав винтовки, они подбежали к стене, начали что-то кричать. Корнелий промчался мимо них и на всем скаку полоснул самого высокого, рослого турка саблей по голове.

— Алла!.. — застонал аскер и, цепляясь руками за стену, опустился на колени.

Ладо и Петре стреляли вслед остальным туркам из винтовок. Ладо был отличный стрелок, он без промаха бил по убегавшим аскерам.

Артиллеристы подошли к убитым, лежавшим недалеко от стены. Глаза их были открыты. Они были похожи на хизабаврских крестьян. «Может быть, в их жилах текла кровь наших предков. Может быть, они были потомками каких-нибудь Пурадашвили и Велджанишвили и после покорения турками грузинских земель сделались Пурад-оглы, и Велджан-оглы», — подумал Петре. Рослый турок, которого Корнелий полоснул саблей, так и остался сидеть у стены…

— Запомните, ребята: мы первыми ворвались в Аспиндзу и заняли ее! — крикнул Ладо.

Приятели подобрали винтовки убитых аскеров. Подоспевшие пехотинцы, не задерживаясь, продолжали преследовать противника.

Корнелий, Петре и Ладо повернули в сторону Тамалы…

Орудийный грохот вернул Григорию сознание. Он открыл глаза. Солнце стояло высоко и нестерпимо палило землю. Григорий хотел крикнуть, но не смог — не хватило сил. «Неужели это смерть?..» — мелькнула у него мысль и погасла в бездне бреда…

Когда он снова открыл глаза, то увидел простершееся над собой бездонное, голубое небо. Невыносимая боль жгла грудь и ногу. Теряя последние силы, он щурил наполнившиеся слезами глаза. Всякая надежда на то, что кто-то из друзей подойдет и поможет ему, была потеряна. В ушах стоял неумолкающий звон. Перед глазами миллионами светлячков мелькали огненные круги. Вспомнилась мать… Запекшимися губами стал шептать когда-то давно написанное стихотворение. Словно о себе написал он его.

Косила смерть друзей,Упал и я в бою.И вдруг — то призрак или язь? —Узнал я мать свою.Пришла, чела коснулась.Чтоб сына исцелить.«Откуда ты, родная?» —Пытался я спросить…

— Мама, мама! — крикнул Григорий, задыхаясь от боли и душивших его слез.

Он лежал на спине. Распухшая нога горела. Язык ворочался с трудом. Страшно томила жажда. Он протянул дрожавшую руку, напряг силы и вырвал пучок травы. Кое-как поднес его ко рту. Словно голодный вол, жевал он траву, стараясь высосать всю влагу из корешков и стеблей. На губах его чернела земля Джавахетии.

С последней надеждой огляделся, но не увидел ничего, кроме высокой травы… Зеленая ящерица перебежала через его грудь и, задев хвостом подбородок, скользнула по шее, словно холодная струйка воды, на землю. Зной стал еще сильнее…

6

Возвращаясь в Тамалу, Корнелий, Петре и Ладо наткнулись на Григория, лежавшего все в том же положении.

Опустившись на колени, Петре взял лежавшего друга за руку.

— Убит! — в ужасе вскрикнул он и закрыл лицо руками.

— Подожди, подожди, может быть, жив, — стал успокаивать его Ладо.

Корнелий поднял голову Григория, стал трясти ее и звать друга так, как его звали в школе:

— Гоги! Гоги! Гоги!..

Григорий чуть-чуть приоткрыл помутневшие глаза, безмолвно взглянул на Корнелия и сейчас же снова закрыл их.

Ладо прикоснулся к раненой ноге товарища. Григорий вздрогнул, словно ток пробежал по его телу, из груди его вырвался едва слышный стон. Он еще раз попытался приоткрыть глаза, но веки открылись лишь настолько, чтобы показать узкую полоску глазного яблока, уже затуманенного дыханием смерти.

— Отнесем его в Тамалу, — крикнул глухо Корнелий.

— На руках нельзя… — заметил Ладо.

Подошедший к ним Гелашвили сбегал в лес, нарубил веток. Из них сделали двое носилок, на которых и снесли мертвого Како и Григория, находившегося в бессознательном состоянии, в Тамалу на санитарный пункт.

Григория внесли в глинобитный дом, в котором помещался перевязочный пункт. Врач Ишхнели, низенький, полный человек, распорядился переложить раненого с носилок на стол. Фельдшер Епифан Урушадзе и сестра милосердия Ольга Церетели раздели его и обмыли тело спиртом.

Ишхнели осмотрел прежде всего рану в груди. Пуля, прошедшая между седьмым и шестым ребрами, оставила на груди красное пятнышко, обведенное лиловым кругом. Затем хирург приступил к осмотру ноги раненого. Он прикоснулся к раздробленной кости. Григорий застонал, заметался, но его крепко держали фельдшера и санитары.

Корнелию стало плохо. Он вышел во двор и, прислонившись к стене, заплакал.

Из дома доносились душераздирающие крики.

— Не выживет, пожалуй… — тихо переговаривались солдаты.

Ишхнели наложил на рану вату, пропитанную йодом, перевязал ногу и положил в лубки.

К санитарному пункту подошел капитан Алексидзе.

— Умер, что ли?.. — спросил он Корнелия.

— Нет пока…

— А чего ты расхныкался?