Лицом к лицу

Рано утром Григория опять уложили в двуколку и рядом с ним посадили сестру милосердия Ольгу Церетели. На таких же двуколках везли в Боржом еще нескольких раненых. Сопровождающим был назначен Сандро Хотивари.

На перевале двуколку догнал Алексидзе. Справившись о самочувствии Григория, он на своей взмыленной кобыле помчался дальше.

Сандро с двуколками прибыл в Бакуриан ночью, и утром же бакурианский комиссар отправил поездом всех раненых и трупы убитых в Боржом.

Алексидзе передал Евгению письмо Корнелия и от себя тоже попросил спасти Цагуришвили жизнь…

…Группа солдат зашла как-то вечером в штаб батареи. Там они встретили только что прибывшего из Боржома Сандро Хотивари. Он сообщил им, что Григорий умер от гангрены легких…

ПЕРЕМИРИЕ

Из огня да в полымя.

Поговорка

1

На другой день после того, как было получено известие о смерти Григория, солдат, пришедший из штаба, передал Корнелию письмо.

Взглянув на конверт, Корнелий сразу узнал почерк, которым был написан адрес: «Станция Бакуриан. Фейерверкеру второй батареи Корнелию Мхеидзе». Он торопливо вскрыл конверт и стал читать.

«Корнелий, — писала Нино, — позавчера в Тифлис приехала ваша мать. Завтра она едет в Боржом повидаться с Евгением.

Этим летом мы, очевидно, никуда не поедем, потому что везде и страшно, и голодно. О Крыме, сами понимаете, и мечтать не приходится. Ваша мама приглашает нас в Карисмерети. Наверно, мы туда и поедем вместе с вашей мамой, как только она вернется из Боржома. Бедная, она очень беспокоится за вас, Корнелий. Говорит, что не представляет себе жизни без вас. Помни об этом, дорогой, и береги себя.

Бедный Цагуришвили! Очень его жаль. Ваша мама долго плакала, когда услышала о его смерти.

Теперь у нас только и разговоров о папе, о Джибо, о тебе. Все мы молимся, чтобы с вами, ничего не случилось. Я часто вижу вас во сне то раненым, то очень печальным. Нервы у меня так расходились (по ночам мучают кошмары), что со мною в комнате приходится спать няне. Но после приезда вашей мамы я стала чувствовать себя лучше.

Грустно только делается, когда она тяжело вздыхает и говорит, что война это совсем не твое дело и что сердце у нее обливается кровью, лишь только она подумает, как трудно тебе на фронте. Она уверяет, что ты никогда не убьешь человека, что даже курицу не можешь зарезать.

Джибо нас успокаивает, что на вашем фронте нет больших боев. Корнелий, почему вы никому не пишете? Напишите теперь нам в Карисмерети, мы будем ждать. А еще лучше — постарайся получить отпуск и тогда, не задерживаясь долго, скорей приезжай в деревню. Ключи от твоей комнаты мы оставим у Маргариты.

Папа, оказывается, в Самтреди. Господи, какие ужасные времена настали! Разве могли мы когда-нибудь предположить, что папа поедет на войну? И чего нужно от нас этим проклятым туркам? Хотя бы скорей, скорей, кончилась война… Пиши мне о себе. Да хранит тебя бог. Целую.

Нино Макашвили».

Корнелий несколько раз перечитал письмо. Перед ним возникало то страдальческое лицо Григория, то лицо любимой девушки, которая уже не скрывала своей любви. Корнелий был очень благодарен матери за то, что она пригласила Макашвили на лето к себе в деревню.