Лицом к лицу

— Придется попоститься, брат, — сказал Порослев. — У нас спирт — дефицитный товар. На артиллерийские нужды не хватает.

— Я бы только за Красную Армию. Я, брат, в Калуге комиссаром был. Ни одной капли, — он показал сустав большого пальца. — День и ночь себя помнил. А потом в трезвость втянешься и забудешь… И оно действительно… Хлеба не хватает, а тут пшеницу на самогон. Я за этот самый самогон брата с невесткой отчитал. Перья летели. Ну, а раз сделано — выпить надо…

Глава XIV

АНКЕТА

Катя Сашина считала себя работницей добросовестной. Она уходила домой, только закончив все дела, какие нужно было сделать сегодня. Но время еще было врагом двадцатидвухлетней Кати, и на службе оно тянулось бесконечно. Тянулось время, и что-то внутри тянуло, и не было сил сопротивляться этому нарастающему чувству внутреннего неудобства. Тогда нужно было разворачивать завтрак: тоненькую, приготовленную матерью тартинку — хлеб с рубленой селедкой и луком или же просто кусочек хлеба, «без ничего». Если завтрак был уже съеден, тогда на помощь приходила карманная пудреница с давно свалявшейся пуховкой, окно с видом на большой казарменный двор или даже военная газета, в которой все-таки можно было встретить знакомые фамилии.

Иногда у Кати Сашиной наступает просветление. Ее голова тогда ясная-ясная, и в ней копошатся всякие мысли, и многие из этих мыслей нравятся Кате. Она улыбается самой себе. Она думает, что не такая уж она дура и, если б сейчас мирное время, она кончила бы курсы и была бы через девять лет профессором. Профессор женщина — это куда интереснее, чем профессор мужчина. Много ли есть женщин профессоров? Есть, конечно, например, Добиаш-Рождественская, или в Париже мадам Кюри… Но именно в такие минуты дела личной канцелярии становились страшно скучными и далекими. Просто испачканная чернилами бумага. И когда «природная добросовестность» возвращала внимание Кати к этим делам, на страницах толпились буквы, строки сливались, как рельсы, устремленные в бесконечность, и смысл казенных фраз ускользал, как мыло, упавшее в ванну. Катя напрягала внимание, но все равно ничего из этого не получалось. Надо переключаться. И тогда Катя вынимала из стола томик Мопассана… Изящная книжечка прекрасно прячется под любой казенной бумагой, и Катя читала украдкой, давая себе слово прийти завтра пораньше и сделать все необходимое.

В личную канцелярию Порослев приводил только тех, с кем нужно было ему переговорить конфиденциально, Здесь бывали комиссары запасных дивизионов, партийцы из райкомов и военкоматов. Здесь комартформ исповедовал инструкторов из бывших офицеров.

Самое интересное — это когда приходили офицеры. Наверное, каждый хранит дома свежий френч или китель, может быть даже с погонами. Но в управление формирований идут в обмотках и солдатской шинели. Впрочем, под простой шинелью Катин глаз сразу угадывает ловкую фигуру бывшего поручика, может быть даже гвардейца. Увидев секретаршу «из интеллигентных», офицеры подтягиваются — прямее плечи, выше голова. Иные даже постукивают каблуками, забыв, что шпор уже нет, а каблуки растоптаны и сбиты.

Спокойных дней у Порослева нет. Окружной штаб, главком, фронты, парторганизации, Совет письмами, телеграммами, приказами, телефонными звонками, заседаниями торопят, жмут, бодрят, требуют батарей всех систем и калибров. Но процесс формирования — это долгая скачка с препятствиями. Есть орудия — нет панорам. Есть лошади — нет сбруи. Есть телефонный провод — нет пушечного сала. Есть жесткие сроки формирований, но есть и требование посылать на фронт только снабженные, укомплектованные части. Бывают не дни, но недели, когда никто в управлении не спит, все суетятся, все нервничают, скачут ординарцы, летают мотоциклисты, стынут комиссарские обеды в котелках, и Порослев, как серая птица, на крыльях ветхой солдатской шинели носится над всем, не признавая никаких «невозможно» и никаких «завтра».

Его энергия электризует весь штаб, вплоть до вахтеров и уборщиц, и наконец захлестывает и Катю.

Тогда все происходящее внезапно покажется Сашиной неизмеримо важным, и она сама готова сутками не отходить от стола и телефонов. В ней загорается колючий огонек — кусочек пламени, сжигающего туберкулезного комартформа.

В такие дни комартформ кладет ей руку на плечо и говорит:

— Конечно же, вы наша.

И Катя говорит:

— Конечно! — и два или три дня прибегает на Охту лишь к ночи…

Однажды Порослев принес Екатерине Андреевне стопку анкет. Облокотившись на стол, он прочел ей все девятнадцать вопросов так, как проголодавшийся человек читает меню роскошного обеда. В сущности, вопросы были очень обыкновенны: фамилия, год рождения, боевой стаж, ордена. Но дойдя до девятого пункта — «Как вы относитесь к Советской власти?» — комартформ прищелкнул языком, провел ногтем под строкой и накрыл анкету ладонью.

Но Катя решительно не понимала, в чем здесь соль.

Комиссар разочарованно отошел от стола.

На следующий день один за другим офицеры заходили в личную канцелярию и заполняли анкеты.

Проворно бегала рука, небрежно выводя: