Любимая президента

- До того, как пойти в пединститут, я окончила медучилище. В универ не поступила. Денег не хватило и связей. Иди за лекарствами, а я сооружу штатив, и что-то придумаем. Давай. Время работает против него. Черт! Знала бы, что придется лечить самого президента, нашла бы деньги на универ. Не стой, Марина, не стой. Все потом…Он жив! Но это ненадолго, если ты не возьмешь себя в руки!

Спотыкаясь, вскарабкалась наверх. Все происходило как во сне, как будто это не я, а кто-то другой, совершенно обескураженный, растерянный и отчаявшийся. Список с лекарствами оказался безразмерным, и к такси я бежала с огромными пакетами.

Потом обратно в дом. Метнулась к Лешке – спит. Как будто знает, что мне сейчас нужно время, и крепко спит. Мой хороший малыш.

***

- Марина! Неси сюда все настольные лампы из дома, мне нужен свет.

И я несла в подвал все, что смогла найти, все удлинители и лампочки, создавая более или менее яркий свет.

- Спирт налей мне на руки! И давай перчатки! Кошмар, у него все вены ушли…Перетяни жгут вот здесь повыше локтя. Я установлю катетер в вену….

Штатив соорудили из швабры, примотали к ней срезанные пластиковые бутыли и в них установили пузырьки с лекарствами.

- Следи. Как закончится, переставь сюда систему, поняла? Иголкой воткнёшь в середину, а вторую иголку сюда, чтоб воздух не мешал. Я пойду наверх, посмотрю, как там Лешка, и приготовлю поесть. Потом тебя научу капельницы ставить…

Когда за ней наверху закрылась дверца, я уткнулась лбом в пол рядом с ЕГО головой и замычала. Сдавленно, гортанно, не узнавая свой голос. Замычала с облегчением, с ужасом, с отчаянной тоской. Скользя лбом по полу, прижалась лицом к его волосам и судорожно втянула их запах. Крови, пота, болезни, грязного тела. Запах ЕГО жизни. Затряслась всем телом в рыданиях, хаотично касаясь дрожащими губами этих волос и сжимая руки в кулаки.

Это была самая страшная ночь в моей жизни. Я никогда не думала, что человека может настолько трясти от ужаса. И меня трясло…вместе с ним. Пока все его большое тело горело в лихорадке, сухое, кипящее от жара. И я меняла капельницы, протирала его лицо влажным полотенцем. Пусть хоть немного спадет температура, хоть чуть-чуть. Не помогают даже сильные препараты, которые мы ему вводим.

Мне было страшно спать. Казалось, что закрою глаза и что-то пропущу. Пока я не сплю, я могу контролировать, могу как-то влиять на ситуацию. Глупо, конечно. Ничего я не могла.

От меня и от Ларисы Николаевны ничто не зависело.

- Только его организм, иммунитет, его желание жить. Медицина – это не волшебство.

- Но медицина - точная наука. Дал вот это – получил вот это. Разве нет? – с надеждой спросила я, неосознанно перебирая пальцами волосы Петра. Они влажные от воды, прилипли к воспаленному лбу, лезут ему в глаза.

- Да, медицина - точная наука, но человеческий организм не изучен досконально. Например, что мы знаем о мозге? Какую часть его изучили? С десяток процентов? Все остальное неподвластно даже самым светлым умам. На любое лекарство реакция может быть самой непредсказуемой. Берутся лишь статистические данные. Процент тех, на кого подействовало так или иначе…но кто сказал, что ты попадешь именно в этот процент?

- И…и что это значит?

- Это значит, что иногда нужно молиться Богу, девочка. Иногда чудеса можно ожидать только от него, особенно, если медицина бессильна.

- Бессильна?

Я схватила ее за руку, задыхаясь от отчаяния.

- Я… я увидела его живым не для того, чтобы потерять!

- Кто знает…может быть, ты увидела его живым, чтобы попрощаться…и за это тоже нужно сказать спасибо.

- НЕТ! Мы ведь…мы ведь все делаем как нужно. Колем антибиотик, противовоспалительное, что там еще прописали эти доктора…мы же, мы промыли рану.

- Рана гноится, у него жар. Возможно, уже начался сепсис, и без анализов мы ничего не узнаем. Мы даже не можем понять - купировался острый процесс или нет. Он…задыхается, и мы даже не знаем уровень кислорода в его крови, не знаем, насколько страдает сердце. Не знаем его анамнез. Там…под рёбрами шрам явно от ножевого. Кто знает, какие последствия были после. Шрам довольно свежий.

Я дернулась всем телом, и мое сердце настолько болезненно сжалось, что я невольно схватила губами воздух. Это та рана, которую нанесла я.

- Молись, Марина. Чудеса случаются…но я бы сильно не надеялась. Он плох. Это видно сразу. Прости. Не люблю врать и давать ложные надежды.

- И…и мы просто будем смотреть? Нужно везти его в больницу! Плевать и…!

- На что плевать? На твоего сына? На тебя? Черт со мной уже, да? И черт с тобой! Но Льдинка…ты хочешь, чтобы его убрали? Думаешь, никто не знает, чей он сын? Тот человек сказал тебе…

Я отчаянно застонала и склонилась над Петром, смачивая его шею, грудь влажной тряпкой. Мне больше не хотелось ее слышать, мне хотелось, чтобы она ушла. Хотелось, чтобы замолчала и не говорила мне то, что я не хочу…знать. Пусть не говорит мне о смерти. Я больше не хочу ее видеть, не хочу!

 Лариса Николаевна почувствовала мое отчаяние и тихо поднялась по лестнице наверх, оставляя меня наедине с Петром.

***