Любить не просто

Вскоре начали и телегами подъезжать — все из соседних сел: из Млинков, Дереевки, Верстового… Паровая мельница была в райцентре, в двадцати пяти километрах. Люди боялись туда ходить, потому что столько нужно пройти полицейских постов, проверок, что и муки той не донесешь домой. А сюда и на саночках можно привезти, и на тачке. Теперь в каждом дворе такие двухколесные тачки поделали.

Иногда возле ветряка появлялись сани из таких дальних мест, что криничане раньше только слыхивали про них, а никто-и не бывал там. Привозили мешки с пшеницей и рожью, всю ночь колготились, спешили, подгоняли Ивана и его помощниц и сами хватались за работу. А под утро исчезали, щедро одарив мукой Гуторку и Мотрю. Поговаривали, что среди тех, дальних, случаются люди из Черного леса, который вон там, за Млинками, клином врезается в степь. Да кто там разберет — откуда.

В плавнях, на старом русле Днепра — Славуте, — густой непроходимый ивняк, камыши. К тем чащобам зимой надо добираться километра три лугом. Видно тебя как на ладони. Но кто-то все же не забывал степняков, приносил слухи, что наша армия отбросила фашистов от Москвы, что оккупанты долго еще будут очухиваться после взбучки, полученной под нашей столицей, что под Славянском и Изюмом красные войска прорвали фронт и освободили много сел и городов… А это ведь украинская земля!..

Но трудный сорок второй год только начинался.

Хата Мотри Самойленчихи теперь всегда была полна людей. Приходили односельчане, просили помощи и совета у Тани, заглядывали и какие-то приезжие. То и дело хлопала калитка, скрипел под окнами снег. Дверь хаты не закрывалась.

— Послушай-ка мне грудь, Татьяна Андреевна, — горбилась у порога старая бабка Неделька. Сухими сморщенными руками разматывала толстый клетчатый платок, которым перевязывала себя накрест. — Что-то болит у меня вот туточки, под горлом, давит, проклятое, и все. Может, какой-нибудь порошок дашь или мазь.

— Это вам, бабуля, надо меньше возле тех курей возиться. Сквозняки прохватывают вас, и воздух холодный. Ну-ка повернитесь, я спину послушаю…

Вдруг близкий страшный взрыв сотрясает всю хату. Даже затарахтели полумиски в посуднике. С потолка посыпался мел. Обе метнулись к окну. Но стекла были плотно затканы густыми морозными узорами.

— Где-то вроде недалечко… Со стороны Кременчуга… — прошамкала бабка Неделька беззубым ртом. Быстренько оделась. — Так я пойду. Как там мой летчик…

— Еще не ходит?

— Понемногу поднимается. Скоро танцевать будет.

— Привет передавайте.

— Зайди как-нибудь…

Бабка Неделька подалась на свой конец села. Таня осталась в хате одна. Что это за взрыв был? И среди бела дня… Может, на железной дороге?.. Говорили, там цистерны с бензином… А может, мост через Днепр?..

Тревожно ожидали вечера. Вечера и ночи всегда приносили какие-то новости.

Вдруг увидела, что во двор бежит, по-старчески семеня, бабка Неделька. Кинулась ей навстречу.

— Что там? Что случилось?

— Облава! Облава! Тикай!.. — махнула рукой и повернула обратно.

Уже не первый раз село прочесывали приезжие полицаи и немецкие солдаты. Врывались в хаты, обыскивали дворы, хватали девушек и парней прямо на улице, сгоняли к управе. А там уже стояли крытые брезентом машины. Заталкивали туда «улов» и везли невесть куда. Говорили, в Германию. Там нужна молодая кровь, молодые руки, молодая сила…

Таня как стояла раздетая, так и бросилась бежать к ветряку. Может, туда не заглянут. Там где-то и мать — сторожит нынче. Пересидеть, пока людоловы поедут назад! Кто их ведает? Кто выдает семьи, где есть молодые люди? Неужели Малеванец? Да кто же еще?

В мельнице дверь оказалась не заперта. Было пусто и тихо. Где же мать? Гуляли сквозняки, скреблись в темных углах мыши. От лютого холода стучали зубы. Хотя бы найти какую-нибудь дерюгу или старый кожух…

На ощупь обшаривала стенки. Зацепилась, удала. Руками схватилась за что-то мягкое. Оно вдруг шевельнулось. Ой!.. Что это? Поднимается.

— Ма-а-ма!..

— Тсс, — будто кто-то за спиной.

— Кто тут? — едва шевельнула деревенеющими губами.

Кто-то осторожно кашлянул.

— Свои…

— А-а-а… В селе облава.

— Иди сюда. Тут внизу, за метками, яма.

— Ой, сколько же вас?

— Не бойся. Нас двое.

— Вы криничанские?

— Нет, мы из Кременчуга.

— А взрыв — это…

— Тсс… Много знать будешь, скоро состаришься.

Шаги приближались, потом затихли. Тянулись долгие невыносимые минуты. Никакого движения поблизости. Наконец за стенкой послышался голос. Мать — узнала Таня.

Таня радостно вскочила на ноги, но чья-то сильная рука придавила ее обратно и зажала рот.

Шаги отдалялись. Наконец ее отпустили.

— Это же моя мать! Она сторожует здесь! А вы… — зашептала Таня.

— Да это она нас сюда и впустила.

Таня выскочила из-за мешков, пробралась к выходу. На улице уже было совсем темно. Наверное, облавники уехали, они не любят оставаться на ночь в селах.

— Эй вы там! Сидите тихо. Я мать пришлю за вами. Погляжу, что там делается.