Любить не просто

— Средства будут — построим дворец, а пока их нет, пусть хоть какой-нибудь клуб будет. Прежний, под Ясеневой горой, сгорел. Куда молодежи деваться? А это помещение не пропадет. Для почты будет или для аптеки. Да у нас и детского садика еще нет. А Татьяна Андреевна добивается, чтобы открыли…

— О! У тебя, я вижу, хозяйский подход. Масштабы. А хочешь село оставить. Закончишь институт, уедешь в леса. Не жаль?

— Жаль. Но поеду. Я очень хочу леса сажать.

— Знаешь, парень, зайди ко мне через два дня. Попробую поговорить. Но дело такое… неясное… Понимаешь?

Андрей покраснел. Он все понимал!

Через два дня стоял в кабинете Александра Трофимовича у самого порога. Боялся проходить дальше. Мял фуражку.

— А-а-а! Земляк! Проходи. — Александр Трофимович хитровато подмигивал. — В наших танковых частях порядок. Будешь учиться! Пиши матери!..

Хата Параски Купреихи — большая, добротная — стояла на возвышении, под горой. Белые стены едва просвечивались сквозь густые заросли вишенника и старых развесистых яблонь. В вечерних сумерках желтела торная дорожка, ведущая от калитки до порога хаты. Эту дорожку Параска всегда посыпала на праздники золотистым песком. Ходила через весь луг, к самому днепровскому берегу. Из-под корней покрученных старых верб набирала песок в торбу горстками. Приносила домой, посыпала им дорожку и вокруг завалинки. Граблями расчесывала густой пушистый ковер спорыша, буйно зеленевшего по всему двору. Приедет ее Андрейка — залюбуется.

Но Андрейки все не было. Учится ее сынок. Она же знала, что так оно и будет. И учится он, как пишет, хорошо. Стал лучшим студентом.

Каждый вечер, возвращаясь домой, на той золотистой дорожке Параска вспоминала сына. И душа ее оттаивала от будничных забот. Веселее входила в хату. От густых зарослей под окнами в хате всегда стояли зеленые сумерки. Она уже привыкла к ним и чувствовала себя дома уютно и умиротворенно.

С тех пор как Параска осталась одна, в хате ничего не переставлялось. Тот же самый прочный, почерневший от древности дубовый стол. Под окнами, как во всех селянских хатах, скамья, которую она застилала еще своими девичьими ряднами (когда-то умела хорошо ткать). Над окнами висели те же самые рушники, с которыми замуж шла, — с черно-красными лопушистыми цветами роз. От лежанки к простенку — широкая просторная кровать. Три высокие белые подушки с широким кружевом на наволочках. А посреди кровати, на белом покрывале, сидела огромная кукла, лупоглазая, с золотыми кудрями и двумя розовыми бантами. Кукла всегда глядела своими ярко-синими глазами на дверь, будто встречала каждого, кто входил в хату. Загадочно улыбалась, подняв удивленно вверх руки. Казалось, кого-то приветствовала.

От усталости, от одиночества Параска вела каждый вечер беседы с этой румянолицей, приветливо и безмолвно улыбающейся игрушкой. На работе сторонилась своих подруг. О чем с ними говорить Параске Куприй? Как ей одиноко и грустно живется? Как в сердце извивается тоска, а в глазах — невыплаканные слезы по далеким девичьим годам? О позоре своем говорить, который и так съедает, червивит душу ее и жизнь? О Якове не хотела ни говорить, ни вспоминать. Стыд за его измену жил в ней и возрастал, иссушал тело, высасывал из него силу.

Параска старилась на глазах. Только руки ее оставались быстрыми и неутомимыми, с потрескавшимися пальцами и черными ногтями. Это от работы на свиноферме, от ковыряния в корытах, которые она ежедневно чистила, от купания розовотелых поросят. Они так доверчиво тыкались в ее колени холодными розовыми пятачками! Целый день то сгибалась, то разгибалась ее спина. И хмурилось лицо от невеселых мыслей.

Дома встречала ее тишина и надежда на письма сына. Но письма приходили редко. Как он там? Не голоден ли? Не мерзнет ли? Она раздумывала вслух о своем дитяти, обращалась к игрушке, будто к живой:

— Не пишет… Учит все, учит… Пускай уж учится. Вишь, повышенную стипендию дали! Сколько ж это будет?..

Кукла слушала Параску и улыбалась. Разве имеет значение — сколько? Главное, что лучший студент.

Удивительно, как вошла эта игрушка в ее жизнь. Это когда-то подруги ей подарили. Как бы в шутку. Еще когда собиралась Параска стать матерью. Так хотелось ей, чтобы родилась девочка. По секрету сказала своей подруге — Федорке Погорелой, та — девчатам. А тут в магазин привезли огромную куклу. Такой криничане и не видели раньше. И детям своим подобной роскоши не позволяли. Лучшими игрушками считались маленькие куколки, которые мастерили бабушки и мамы из разных лоскутков цветастой материи. Но старые люди говорили, что беременная женщина должна заглядываться на красивых людей, и тогда у нее родится красивое дитя. Вот девушки и решили: пусть Параска смотрит на ту чистую красоту, чтобы у нее была такая девочка.

Но родила она мальчика. Андрейку. Думала, подрастет — будет забавляться себе с той красивой куклой. Но Андрейка не признавал куклы. Парень! Он охотно хватался за гвозди, молотки, ножи, палки, камни… Может, в иное время купила бы Параска ему игрушечные машины, самолеты, кубики. Но началась война. Было не до игрушек.