Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Дома на Кромвель-стрит больше нет. Через несколько лет после того, как обнаруженные там тела были цивилизованно преданы земле, по решению властей дом снесли. Какое-то время шли разговоры о том, чтобы поставить на этом месте памятник, но я лично рада, что его там нет. Я не хочу лишний раз вспоминать, как Хезер была там несчастлива: я вспоминаю, как она гуляла по лесу Дин или слушала A-ha

по радио, когда нахожусь там, где она любила бывать, или делаю что-нибудь простое из того, что она любила делать. Теперь же на месте того дома, который принес столько несчастья многим людям, лежит дорожка для пешеходов. Думаю, она обнадеживает: ты сможешь пройти через ужасное прошлое и двигаться вперед.

Я понимаю, что история дома на Кромвель-стрит никогда не будет забыта. Это одна из самых леденящих душу историй о преступлениях, а Фред и Розмари Уэст навсегда вошли в список самых обсуждаемых серийных убийц. Психологи, криминалисты и все, кому не лень, всегда будут разбирать эти преступления и исследовать мотивы моих родителей, желтые газеты будут то и дело возвращаться к этим событиям, а документальные фильмы на телевидении на эту тему не перестанут выходить. Иногда я даже смотрю их, мне любопытно, насколько точно подобран материал, и я загадываю, откроются ли благодаря очередному фильму какие-то новые подробности.

Лица жертв все еще преследуют меня. Не только Хезер, но и все остальные: Шармейн, Рена, Линда Гоф, Кэрол Энн Купер, Люси Партингтон, Тереза Зигенталер, Ширли Хаббард, Хуанита Мотт, Ширли Робинсон, Элисон Чемберс, а также Мэри Бастхолм, которую многие считают еще одной жертвой. Я не могу вспоминать их, не думая о том, через что им пришлось пройти, какого будущего они лишились и какое горе до сих пор переживают их близкие.

Зная о том, что твоих родителей считают немыслимо ужасными людьми, смириться с этим невероятно трудно, особенно когда твой личный опыт жизни с ними гораздо сложнее общественного мнения, когда ты помнишь их с такой стороны, которая не дает считать их просто бесчеловечными чудовищами. И как я пытаюсь показать в этой книге, у них обоих были черты, которые казались, по крайней мере изредка, свойственными каждому человеку. Мама была способна проявлять нежность и теплоту к очень маленьким детям, у нее было чувство юмора. Папа был способен вести себя дружелюбно и смешил нас.

Однако я понимаю, что многие люди никогда не начнут относиться к ним как к нормальным людям в том смысле, который каждый сам вкладывает в это понятие. Я также понимаю, что какими бы ни были реальные факты, всегда найдется кто-то, кто так и будет обвинять и клеймить меня, моих братьев и сестер. Кто-то продолжит считать нашу жизнь нелепым недоразумением, а нас – детьми уродов, считающими поведение своих родителей чем-то нормальным и не способными отличить хорошее от плохого. На протяжении многих лет многие люди говорили мне, что мы будем смеяться над преступлениями наших родителей, смаковать подробности их извращенной половой жизни, играть с костями их жертв и даже сделаем пепельницы из чьих-то коленных чашечек. Я понимаю, почему события в доме на Кромвель-стрит до сих пор вызывают такой жуткий интерес, однако для меня невероятно сложно принять точку зрения людей о том, что я, а также мои братья и сестры выросли, считая нормальным жестокое и безумное поведение наших родителей. Ничего нет дальше от правды, чем это. Всякое физическое и сексуальное насилие, которое нам довелось пережить, вызывает у нас один только ужас, отвращение и чувство несправедливости. Даже не углубляясь в детали половой жизни наших родителей, мы считаем их поступки абсолютно отвратительными. Когда папа сидел и смотрел видео, на которых мама занимается сексом со своими клиентами, мы выбегали из комнаты, если могли, или изо всех сил старались не обращать внимания на то, что происходило прямо у нас на глазах.

Иногда я думала о том, чтобы обратиться к кому-нибудь за психотерапевтической консультацией. Я всегда отстранялась от этого, чувствовала, что не заслуживаю такого внимания к себе, а еще я совершенно не представляла, как искать такого специалиста. К тому же я не могла себе представить то, что я вдруг откуда ни возьмись возникаю перед кем-то, начинаю рассказывать, кто я и почему мне нужна помощь. Несмотря на то что я во многом круто изменила свою жизнь, я все еще всеми силами пыталась сохранять свою анонимность. Я продолжала думать об этом, и ко мне приходила мысль – какой психолог вообще захочет взяться за этот мой случай? Конечно, у большинства людей есть непростой эмоциональный багаж – разводы, потери и тому подобное, но мой опыт по любым меркам точно находился за гранью вообразимого. Мне было сложно даже понять, с чего начать такой разговор.