Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Иногда, когда я была постарше, папа подвозил нас в школу, и для меня эти моменты были мучительно неловкими. Одно время у него был ржавый белый фургон, на котором до этого ездили сотрудники охраны, сзади там находился большой люк для денег. Это была уродливая развалюха. Иногда папа предлагал подбросить моих друзей до дома, и если это были девочки, он пытался потрогать их, когда они заходили в машину и выходили из нее. Или он останавливал фургон во время поездки, выходил и мочился на колесо.

Когда Стив достаточно подрос, он ходил в ту же школу, что и мы с Хезер. Мы старались держаться втроем, насколько это возможно, но так как мы были разного возраста, это не всегда получалось. Хезер была на год старше, и часто у меня были те же учителя, что и у нее год назад. Я была на нее похожа и даже иногда носила ту же одежду, что и она, когда училась, так что учителя часто называли меня Хезер, принимая за нее. У меня не хватало духу поправлять их.

Это случалось в начальной, а затем еще чаще в средней школе – а после исчезновения Хезер стало для меня особенно тяжелым. Было ощущение, что она для них не имеет никакого значения, они никогда не утруждали себя узнать ее получше. Кроме того, такое отношение было болезненным напоминанием, что по какой-то причине, которой я тогда еще не знала, моя сестра внезапно пропала и больше не появлялась в нашей семье.

Становясь старше, я все больше и больше понимала, что нашу семью не назовешь нормальной, и поэтому мне было тяжело выслушивать точку зрения некоторых людей, которые писали о моей семье: мол, для меня и моих братьев и сестер все выглядело не таким уж и плохим, мы ведь не знали другой жизни, кроме той, в которой родители являются преступниками. Даже в возрасте шести или семи лет я уже понимала, что нет ничего нормального в растлении ребенка или в постоянных побоях, с которыми мы жили. У нас был телевизор, мы видели, как другие родители относятся к своим детям у нас в школе, мы ходили по городу и видели других людей – так что я знала, что нормально, а что нет. Постоянно чувствовать, что в твоем доме не все в порядке, а у других нет таких проблем, было ужасно.

Раз уж от учителей нельзя было ожидать беспокойства по поводу того, что в нашем доме есть проблемы, то от соседей и подавно. Вокруг нас стремительно сменялись жильцы соседних домов, коммунальных и отдельных квартир. Большинство из них жили там короткий отрезок времени, а затем съезжали, и почти все из них были без понятия, кто их ближайшие соседи, не говоря о том, кто еще жил на их улице. Если кто-нибудь слышал крики и плач, доносившиеся из дома, пока мама гоняла нас, никто не делал ничего по этому поводу. А когда они видели – и не могли не видеть, – как мама кричит на нас, пока мы идем по улице или через парк, то они наверняка думали: «Вон та сумасшедшая тетка, которая орет на своих детей». Кто мог бы догадаться обо всем, глядя на эти короткие сцены? И кому охота строить различные догадки насчет людей, которых они видят на улице? Кто вообще представляет себе, что подобные вещи могут происходить, а тем более происходят на самом деле?

Мы всегда знали, что к нам на помощь никто не придет. Мама и папа тоже очень хорошо об этом знали.

Вскоре после исчезновения Ширли Робертсон умер мамин отец Билл Леттс. Я не догадывалась о том, насколько сложными были отношения между ними, пока не повзрослела и мама не проговорилась, что терпела от него сексуальное насилие с ранних лет, и поэтому чувства по поводу его смерти у нее были, мягко говоря, смешанными. Несмотря на то что в последние годы папа наладил с маминым отцом очень странную дружбу, он отказался идти с мамой на похороны. Я помню, как они ругались по этому поводу, но он так и не согласился, и ей пришлось идти одной.

Я не верю, что папа вообще скорбел по кому-либо. Когда ему позвонили и сказали, что его собственный отец умер, он положил трубку и весело сказал всей семье: «Теперь я сирота!» Так что скорее всего никаких слез по поводу смерти Билла у него не было и в помине. Это стало еще более явным, когда спустя несколько недель он завладел некоторыми вещами Билла. Его никогда не заботило, откуда у него вещи, если ему не пришлось за них платить. Он носил одну из кофт Билла, а позже, к еще большему своему удовольствию, пару его ботинок.

– Смотри, я ношу ботинки покойника! – говорил он, танцуя в них на кухне. – Чего добру пропадать!

Это была одна из любимых папиных поговорок.