Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст

Еще позже мы спали на среднем этаже, в старой комнате Энн-Мари. Мы любили там спать – в этой части дома, казалось, мама с папой почти не могли слышать, что у нас происходит, так что мы были предоставлены сами себе. Наши ночные развлечения становились все изобретательнее. Во время одной из этих игр мы связывали вместе простыни, к одному концу привязывали ведро, опускали всю эту конструкцию из окна и пытались приманить бездомных кошек, чтобы они забрались внутрь, и мы смогли поднять их в комнату. Мы делали это отчасти ради забавы, но часто мы слышали, как по ночам они внизу кричат и воют, мы думали, что им больно или они голодные. Только уже повзрослев, мы поняли, что кошки издавали все эти звуки, потому что дрались за территорию или спаривались.

Нам была невыносима мысль о том, что те кошки страдают, как и о том, что страдает другой человек, хотя по отдельности мы редко чувствовали жалость к самим себе.

Наш последний переезд состоялся на первый этаж. Это случилось, когда папа завершил работы на верхнем этаже. Результатом этих стараний стало отдельное помещение для мамы с двумя спальнями, одна для ее работы, другая для самих мамы с папой. На первом этаже у Стива появилась своя собственная спальня, которая выходила в новую заднюю пристройку и была связана коротким переходом с комнатой спереди дома, которую делили я и Хезер. В то время младшие дети переехали спать в подвал, который служил спальней для Хезер, Стива и меня, когда мы сами были маленькими. Хотя та часть дома, как мы позже выяснили, все еще хранила свои мерзкие секреты, папа к тому времени проделал там некоторые косметические работы, и подвал стал посветлее.

Я и Хезер чувствовали себя очень взрослыми, потому что впервые у нас была своя комната, и – хотя все равно по стандартам этого самого дома, – это была уютная комната с ковром, камином и красивыми настенными светильниками. В этих светильниках были красные лампочки, и однажды ночью, когда в главной люстре перегорела обычная белая лампочка, мы заменили ее на одну из тех красных. Нам нравилось лежать в атмосфере комнаты, озаренной розовым светом, но однажды папа пришел домой с работы, ворвался к нам в комнату и пришел в абсолютную ярость.

– Какого черта вы здесь устроили?

Мы очень испугались. Папа почти никогда не проявлял по отношению к нам свой гнев.

– О чем ты, папа?

– Да этот свет виден по всей сраной улице. Вы что, хотите, чтобы меня в тюрьму посадили? А ну выкрутите эту чертову лампу!

Мы его не поняли.

– Но почему, папа?

– Вы что, не знаете, что это значит, красный свет в окне?

Мы закачали головами.

– Идиотки, это значит, что в таком доме работают проститутки! Быстро вытащите лампу оттуда!

К тому времени мы, конечно, знали, что мама занимается проституцией, но наш подростковый возраст только-только начался, мы не понимали, что это было запрещено законом и мы могли привлечь внимание полиции, а в результате это грозило папе проблемами.

Нашей новой спальней когда-то пользовалась мама – вероятно, для своей нелегальной работы, – и на двери была маленькая вывеска с надписью «Роуз» перед тем, как мы туда переехали. Папа снял эту табличку, но не заделал отверстие, которое закрывала табличка. Поэтому мы могли подглядывать через него в коридор и видеть, как заходят и выходят мамины клиенты. А еще через это отверстие мы видели, как папа с маминой помощью незаконно обходит проводом электросчетчик перед парадной дверью, а перед тем, как приходит проверяющий, снова подключает электросчетчик к сети.

К сожалению, это также означало, что папа мог подсматривать за нами с внешней стороны. Из-за этого мы переодевались в темноте и всегда были настороже, когда он заходил в комнату. Наш период полового созревания все приближался, и папин сексуальный интерес к нам усиливался. Мы чувствовали, что он все ближе к осуществлению своей угрозы, которую он высказывал всегда, сколько мы себя помнили, – «первым войти в нас», когда он почувствует, что время пришло.

Мы были особенно осторожны ранним утром. Обычно папа просыпался самым первым в доме, и мы слышали, как он грохочет, спускаясь по лестнице, прочищает горло – у него был ужасный кашель курильщика – и сплевывает в раковину на кухне. Мы знали, что если он захочет, то сможет пробраться в нашу комнату, прежде чем мы проснемся, снять с нас пижамы и попытаться нас полапать. Иногда мы слишком медлили, и ему удавалось добраться до нас, прежде чем мы просыпались и одевались. Он проводил по нашим ногам снизу вверх с игривой ухмылкой, как будто просто играл в глупую и грязную игру. Позже, чтобы не дать папе это делать, мы привыкли спать не в пижамах, а полностью одетыми.