Любовь

— Ладно, ладно! Сдаюсь. Извини.

Даша и туман помолчали.

— Пусти меня, пожалуйста. Я хочу посмотреть, какие там звезды, и как луна под землю закатывается, и как деревья пахнут.

— Что тебе там делать? Я тебя выпущу — и ты исчезнешь. А так я не открою рот до самой своей смерти — обещаю! — и мы всегда будем рядом.

— Да, — согласился туман, — но разве ж это жизнь? Только и делать, что сидеть и мучиться. Не радоваться, не грустить, не принимать никаких решений. Разве ж это жизнь?

— Ты ведь распадешься на кучу крошечных туманчиков. Миллион! И все — пуф, как не было.

Они снова помолчали.

— Даш.

— А?

— А говорят, что бывает страна, где всегда туманы. Правда?

— Англия.

— Ты там была?

— Была. С родителями.

— А я вот не был, — разочарованно вздохнул туман. — Даша, пусти меня, пожалуйста. Я хочу к птицам и автобусам. Пусти меня.

— Уверен?

— На сто процентов.

Даша помолчала.

— Но подожди, ты же…

Но тут Даша закашлялась — и туман пулей выскочил в окно. Она даже не успела заметить, как так вышло.

* * *

Даша выкинула сигарету, плотно закрыла окно (вся комната промерзла и просигаретилась). Она испытывала какое-то новое чувство, которого толком не понимала, понимала только, что нужно попробовать заснуть. Забравшись под одеяло, Даша шепотом, как мантру, повторила в сто сорок девятый раз:

— Все будет хорошо.

И впервые поверила в свои слова.

Глава 17

Настя

В комнату тихо постучались.

— Даш, ты спишь?

Дверь приоткрылась, и внутрь проскользнула Настя, чуть напуганная и в серо-голубой пижаме.

— Мне стало страшно и захотелось к тебе. Можно?

Голос у Насти был необыкновенный. Детский, нежный, но страшно строгий; будто бы что она ни скажет — все правда, даже если она, например, скажет, что ее математичка злобная мегера. Даша подвинулась на кровати.

— Ты чего? Что-то приснилось?

— Да.

Настя забралась к сестре под бок и сложилась в треугольник.

— Мне приснилось, что я лечу в космос и встречаю там инопланетян.

— Пятки ледяные!

— Потому что у тебя холодно, — объяснила Настя. — Слушай. Сначала инопланетяне показывали мне Марс, а потом заперли в марсианском дворце. Сказали, что не выпустят, пока я не научу их делению. А я ни фига не понимаю в делении, потому что Мария Николаевна — дура.

— Не ругайся.

— Прости. Смысл в том, что они меня не выпускали десять лет, а когда все-таки выпустили, я уже была старой, сморщенной какашкой.

Настя накрылась одеялом и потянула Дашу к себе. Ногами она теребила Дашины коленки, а моргала так часто, что Даше захотелось чихнуть.

— Даш.

— Чего?

— А я не хочу спать.

— Нужно. Уже поздно.

— А ты привезешь мне из Грузии чурчхелу?

«Черт! — осенило Дашу. — Ни разу за всю ночь не подумала о чурчхеле. Обо всем подумала, о Диме подумала, о музыке подумала, о войне подумала, а о чурчхеле не подумала. А там же должна быть офигительная чурчхела. Вишневая чурчхела. И еще какая-нибудь чурчхела. Класс! Хочу чурчхелу».

— Привезешь?

— А тебе какую хочется?

— Не знаю. Чурчхелу. Не забудешь?

В детстве, много-много лет назад, когда папа целыми днями работал, а мама куда-то пропадала, у Даши была няня. Няня плохо говорила по-русски, была очень толстой и доброй. Когда Даша вела себя плохо, она качала головой и выдыхала из себя весь воздух — это могло длиться по несколько минут. А когда Даша вела себя хорошо, няня улыбалась и называла ее «ты ж моя сладкая хурыма».

— Насть, — Даша опустила голову на голову сестры. — Ты моя сладкая хурыма.

— А что такое хурыма?

— Это ты.

Настя кивнула под одеялом. «Правда ледяные пятки, — подумала Даша. — У меня сестра ледышка».

— А ты пахнешь сигаретами, — вдруг заявила Настя. — Ты курила?

— Нет.

— Точно курила.

— Спи давай.

Настя засопела очень скоро. Они лежали обнявшись, и Даша чувствовала, что поступает правильно. «Я тебя люблю», — сказала она про себя и хотела поцеловать сестру, но Настя во сне пихнула ее в бок. Боль была адская.

Глава 18

Рассвет

«Нет, ну сейчас засыпать — это совсем идиотизм», — думала Даша, стараясь держать глаза открытыми. Она хотела посмотреть, который час, но для этого пришлось бы взять телефон на тумбочке, а значит, потревожить Настю; тревожить этого зверька было не только бесчеловечно, но и опасно. Поэтому Даша лишний раз не двигалась.

«Вот я дышу — и слышу свое дыхание. Вот сердце стучит. А вот Настины пятки. Наверное, сейчас пять-шесть часов. Подъем в шесть тридцать. Значит, спать около часа. Ну максимум полтора». За окном уже было не совсем темно — скорее серо; все было видно как сквозь дымку. Солнце медленно поднималось над ветками тимирязевских деревьев. Сороки ни у кого не воровали, а только стрекотали, да и то как-то особенно мелодично. Дашины глаза слипались, тело расслабилось и превратилось в лепешку, а мысли… «О чем бы еще подумать?.. О чем я сегодня не думала?» Но Даша уже подумала обо всем. И прежде чем успела сообразить, что происходит, за двадцать три минуты до подъема наконец заснула.

* * *