Любовь

МИША(авторитетно). У меня дефектолог знакомый есть.

ЯРОСЛАВ. Ну а на хрена там две приставки?

Миша приобнимает друга, хлопает его по плечу.

МИША. Это одна приставка, товарищ. Учиться тебе еще и учиться.

Вдруг у Ярослава звонит телефон. Звучит «Океан Эльзи». Это определенно настраивает на его сторону Мишу — известного эстета, а Витю, как офицера запаса, приводит в недоумение.

МИША. Лиза?

ЯРОСЛАВ. Ага.

ВИТЯ. Смотри в слове «враг народа» буквы не перепутай.

МИША. Это два слова.

Ярослав удаляется в комнату. В этот момент осветители вытворяют небольшой трюк со сценой — выключают свет на кухне и включают в комнате. Необходимо это техническое новшество для того, чтобы зритель сосредоточился на главном, не отвлекаясь на частности.

Ярослав снова садится на разобранную кровать, берет в руки гитару. Начинает наигрывать ту же грустную мелодию. Отвечает на звонок.

ЯРОСЛАВ. Да. Да, это я. Да. Как дела? (Улыбаясь.)

И я тебя люблю. Да. Да ну что ты такое говоришь! Ты прекрасная, нет на свете девушки красивее, умнее и талантливей тебя — ты мой свет, Лизочка, моя душа… Конечно. Да, милая, да, да — с тобой я чувствую себя бедным Абеляром, недостойным Эрастом, целующим прекрасную и нежную Элизу. Я хочу жить с тобой, хочу просыпаться, чувствуя тебя в своих объятиях, и не будет мне счастья без этого, никогда! Я думаю о тебе всегда — с друзьями, на учебе, когда преподаю; без тебя мне нет жизни, моя чудесная, прекрасная Лиза. Содержание снов и дневных видений целиком в тебе и только тобой исчерпывается, мне все время тебя мало, ты — мой мир, моя вселенная, самая прекрасная вселенная на свете. Я люблю тебя! Люблю!

В комнате медленно тускнеет свет, зрителю должно быть достаточно упоминания возлюбленной Абеляра и текста главного хита певицы Гречки, чтобы убедиться в романтической натуре Ярослава. Ежели этого мало — помилуйте, драматург бессильно опускает кисть.

Одновременно светлеет кухня — снова два друга, Миша с Витей, снова только они вдвоем. В данный момент они увлеченно читают Мишин текст. Именно этот акт самовлюбленной аутотерапии и завершает пьесу — после него зрителя ждут лишь занавес, очередь в гардероб и разочарованный разговор в такси.

МИША(пылко, теряя связь между художественным вымыслом и реальной действительностью). По-настоящему закрытые времена большого искусства не дают: тому свидетельством и сталинская эпоха и, в общем-то, николаевская.

ВИТЯ. Да, наверное. (Оживляясь.) Перечитай Гашека — там не только про искусство, вообще очень ясно становится, как рождаются бравые солдаты Швейки.

Оба уже не читают текст, а проговаривают сокровенные мысли. И как проговаривают!

ВИТЯ(горячо). А вообще знаешь, я же только Канта дочитал — и вот подробность идеалистической философии, ее направленность на просвещение — это то, что нужно сейчас, думаю. В конце концов, эти времена когда-нибудь закончатся…

МИША. А столько всего сломано…

ВИТЯ. Да, столько всего сломано, что кому-то нужно будет поднимать все заново. Кому-то, кто умеет подняться над ситуацией, кому-то с мозгами, кто умеет оставить предрассудки и обиды позади…

МИША. И кому, как не нам.

ВИТЯ. Кому, как не нам.

Занавес. В гардероб выстраивается очередь, большая, словно в гастроном. Таксисты собираются с духом, оглядывая вываливающую на мороз толпу.

КОНЕЦ

Эпилог

Упряжка

Комедия

Может быть, за годом год

Следуют, как снег идет,

Или как слова в поэме?

Борис Пастернак