– Вы – фашистка, – от его голоса в кабинете, как показалось не только мне, потемнело и похолодало. – Вас стоило бы расстрелять вместе с другими тогда, шестьдесят лет назад. Знаете, почему этот памятник так называется? Из-за таких, как вы. Здесь и сейчас Вы продолжаете совершать преступление против человечества, начатое Гитлером и ему подобными. Если бы я не учился последние месяцы, я бы забрал документы прямо сегодня. Если бы у нас была цивилизованная страна, я подал бы на Вас в суд и выиграл бы его. Пока же я… – тут он взял паузу, явно обещая глад, мор и все казни египетские, – ухожу.
– И чего он так расстроился? – спросила у меня директор. – Ну, подумаешь, попросили убрать фотографию. Сразу видно, в советское время не жил… И как ему такое говорить не стыдно, у меня отец – блокадник! Вы, Максим Анатольевич, не знаете, он случайно наркотики не принимает?
Я человек, конечно, мирный, и школьную нашу администрацию уважаю, но сейчас я мысленно пожелал им всем гореть в аду.
С тех пор Спирит бродит добрый, как Фредди Крюгер, и ласковый, как офисный шрёдер, явно изобретая способ донести свою точку зрения до окружающих наиболее наглядным способом. Такое уже было. Тогда, в той школе, из которой мы с таким красивым свистом вылетели, на прощание сделав всем ручкой и послав воздушные поцелуйчики.
Что такое «элитная школа»? Мнения разнятся, но, по моему опыту, нынешние «элитные» школы для «элиты» типа моего отца – это сборище мудаков с претензиями. Возьмите самую обычную школу и потрясите над ней контейнером с деньгами – и вы получите элитную. Где за твои деньги посредственностям вроде меня будут говорить, какой ты умница и красавчик. Я это понял только потом, посмотрев на действительно выдающихся людей, у которых – как у Люка, Аля, Ирии, Спирита, Игоря – есть в жизни какие-то интересы, цели, таланты. В общем-то, в той школе я чувствовал себя вполне в своей тарелке, варился в общем протобульоне, охотно мерился длиной и толщиной с окружающими. У меня вовремя был телефон нужной марки и поездки за границу когда надо, и водитель, и телохранитель в недобрые времена. Я научился делать абсолютно равнодушное ко всему лицо и строить из себя чёрт знает что на пустом месте. Другое дело – Спирит. Он из более бедной семьи, что, по идее, должно было автоматически, согласно законам жанра американских подростковых комедий, вывести его в чудики и аутсайдеры. Но не тут-то было. У Спирита очень развитый ум, довольно извращённое воображение, жажда власти и характер, как железный штырь, на который я с детства наматывался со своей ленью и рассеянностью. В эпоху всеобщего полового созревания, которое у Спирита грянуло ещё, по-моему, лет в двенадцать (когда у нас начался роман, этот извращенец, оказывается, уже многое знал и умел), девочки из богатых семей бегали за ним наперегонки и пару раз кто-то кому-то совсем неэлитарно выдирал волосы и резал сумку лезвием. Многим парням это тоже не нравилось, но попытки как-то «прояснить ситуацию чисто по пацански» (ага, кто-то думает, что в «элитных» школах пушкинским слогом изъясняются? Гопники – они и с деньгами гопники!) пресекались на корню. Из школы и в школу Спирит благоразумно ездил со мной, таскал шокер – подарок брата, и кстати, в отличие от моей ленивой персоны, прилежно отходил три года на тхэквондо (и ещё полтора года – на балет, о чём я поклялся никому никогда не рассказывать). Короче говоря, жизнь кипела и булькала – я слушал музыку, читал книги, с увлечением занимался сексуальным самопознанием. Спирит изучал психологию, оккультизм и ещё бог знает какие ужасные вещи. По ночам (с тех пор, как ему стукнуло шестнадцать, он стал жить отдельно и я частенько у него ночевал) мы предавались грязному разврату. Жизнь была вполне себе счастливой и безмятежной, какой она может быть у двух несовершеннолетних гомиков из обеспеченных семей.
Но небо не может быть вечно ясным. Десятый класс ознаменовался появлением учителя истории.
По той же традиции молодёжных комедий новый учитель должен был стать объектом любовного интереса и источником многочисленных неловких ситуаций. Увы, жизнь – не молодёжная комедия.