Любовь и бесчестье

Монтгомери спрятал инструмент в кожаный рукав, потом положил обе руки на деревянную поверхность рабочего стола.

— В чем дело, Эдмунд? Надо повысить жалованье слугам, заказать больше продуктов для кухарки, нанять еще дюжину горничных? Лучше всего обратиться для решения этих вопросов к моей жене, поскольку домашними делами ведает она.

— Вы предоставляете право решать эти вопросы ее милости?

Эдмунд выглядел настолько ошеломленным, что Монтгомери захотелось усмехнуться.

— Право же, это так. Моя невестка управляла в Виргинии домом и прекрасно с этим справлялась. И должен добавить, без моего участия.

Эдмунд кивнул, будто эта мысль представилась ему достойной рассмотрения, но не двинулся с места.

— Значит, вы пришли сюда не по домашним делам? Так в чем же дело? Что-то не ладится с ткацкими станками из Франции, с овцами, с угольными шахтами?

— У вас, ваша милость, много владений, — сказал Эдмунд смущенно.

Монтгомери посмотрел на него:

— Я это понимаю, Эдмунд, и благодарен вам за хлопоты. Просто меня не интересует каждодневная деятельность во всех этих областях.

— Сэр, есть люди, зависящие от вас и вашей добросовестности. Их жизнь зависит от вашего интереса к делам.

Монтгомери устремил взгляд прямо вперед на яркое послеполуденное солнце, манившее его на воздух. Он хотел поскорее покончить с делами до того, как Эдмунд начнет читать ему лекцию о его долге. В армии он служил полковником, в подчинении у которого было пятьсот сорок два человека, и более года водил их в бой. Монтгомери пришлось похоронить свою семью, и он остался распорядителем всех земель. Теперь состояние Фэрфаксов пушечным ядром повисло у него на шее, и ему приходилось тащить его на себе, невзирая на вес.

— Скажите, что собирались сказать, Эдмунд.

«И отправляйтесь к черту».

— Меня допросили, сэр, и я считаю своим долгом сообщить вам об этом.

— Допросили?

Монтгомери поднял бровь, ожидая ответа.

— Граф Конли, сэр. Он очень интересовался вашим состоянием и хотел знать точный его размер.

— Неужели?

— Думаю, я поступил неправильно, сказав ему о вашей щедрости по отношению к ее милости. Его чрезвычайно заинтересовали подробности.

Монтгомери не знал, на кого он больше гневается: на Эдмунда или на графа Конли.

— Когда это было? — спросил он, вытирая руки тряпкой.

— Менее часа назад, сэр. Я пришел прямо к вам после этого разговора, — сказал Эдмунд и, поколебавшись, собрался с силами и спросил: — Что мне делать, ваша милость?

— Ничего, — ответил Монтгомери. — Я сам разберусь.

Он направился к двери, потом обернулся и посмотрел в лицо поверенному.

— К вашему сведению, Эдмунд, я не хочу, чтобы вы обсуждали мои дела с кем бы то ни было. Никогда не делайте этого, никогда и ни с кем.

Эдмунд устремил неподвижный взгляд на грязный пол:

— Я совершил ошибку, ваша милость. Я никогда ее не повторю.

— Вы живете в Инвернессе?

Эдмунд кивнул.

— Думаю, Эдмунд, вам пора отправиться домой.

Поверенный выглядел потрясенным.

— Кто же позаботится о ваших делах, сэр?

Пушечное ядро становилось все тяжелее и тяжелее.

Монтгомери хотелось обрушить его на Эдмунда Керра.

Эдмунд сделал несколько шагов к нему:

— Я прошу прощения, лорд Фэрфакс. Примите мое глубочайшее сожаление. Как только я осознал свою оплошность, я немедленно пришел к вам.

— Это верно, — ответил Монтгомери. — И потому я не увольняю вас, Эдмунд. И все же, думаю, вам пора побыть дома. По крайней мере, какое-то время. Вы не согласны?

Его взгляд заставил Эдмунда отказаться от возражений.

— Да, ваша милость. Возможно, пора.

Гнев душил Монтгомери и заставил его пулей промчаться по мосту, а потом по тропинке к Донкастер-Холлу. Он направился в свою комнату вымыться и переодеться, перед тем как отправиться на поиски графа Конли и хорошенько всыпать наглецу.

Элспет помогла Веронике переодеться и уложила ее волосы. Вероника вымыла руки и попыталась освежить лицо прохладным компрессом, но это не помогло. Ее щеки пылали, и это было признаком того, что гнев ее достиг точки кипения.

К моменту, когда Вероника вошла в парадную столовую, градус ее гнева поднялся настолько, что она уже дрожала от ярости.

— Это твой обычай опаздывать, — сказала тетя Лилли и потянулась за пшеничной лепешкой, блюдо которых стояло на столе. — Я думала, твои манеры стали лучше.

Вероника остановилась в дверях перевести дух и заставила себя немного успокоиться.

Дядя Бертран восседал во главе стола, тетя Лилли напротив, кузины и кузены расселись, как им заблагорассудилось. Должно быть, поместить Веронику предполагалось где-то посередине, принимая во внимание ее положение бедной родственницы, которое сочли приемлемым даже в ее собственном доме.

Вероника предпочла не обратить внимания на тетю и дядю и направилась прямо к стулу напротив Аманды. Кузина улыбнулась ей через стол. Выражение ее лица казалось бы полным нежности и очарования, если бы не хищный блеск в глазах.

— Где оно?

— Где что, Вероника? — спросила тетя Лилли. — Сядь, девочка.

— Где зеркало? — повторила Вероника, не сводя взгляда с Аманды. — Тебе не удастся воровать у меня в доме.

— Вероника! — воскликнула в ужасе тетя Лилли. — О чем ты говоришь?