Любовь и бесчестье

Она задумалась над его словами: он был прав.

— Я никому не рассказываю о родителях, — едва слышно сказала она, опуская глаза. — Прошло два года, но иногда у меня возникает такое чувство, будто это было вчера.

Она подняла глаза, и ее взгляд метнулся к его лицу.

— Ты поэтому не рассказываешь мне о Кэролайн?

Все последние недели Вероника донимала его, клевала, как курица, как раздраженная наседка, будто добивалась, чтобы Монтгомери раскрыл перед ней сердце, чтобы она могла рассмотреть, что там. И как раз когда она собралась извиниться, он сказал нечто такое, что повергло ее в смущение.

— Я не говорю о Кэролайн, потому что меня преследует чувство вины.

Площадка, на которой они стояли, соединяла два железнодорожных вагона. В окно было видно, как соседний вагон заполняется людьми. Ни место, ни время не были подходящими для подобных разговоров, но Вероника не сказала ни единого слова и не выразила желания вернуться в вагон.

— Это цена, которую ты назначаешь за прощение, Вероника? Все мои тайны?

Мгновение она изучала его лицо: за последние несколько минут она поняла Монтгомери лучше и узнала о нем больше, чем за все последние пять недель.

— Нет, — возразила она, удивляя Монтгомери. Она больше не собиралась донимать его вопросами. — Нет, Монтгомери, можешь хранить свои тайны.

Он, в свою очередь, тоже мгновение внимательно разглядывал выражение ее лица, потом сказал:

— Кэролайн была женой моего брата. Я не был в нее влюблен, любил ее как сестру. С самого детства. С тех пор как был мальчиком. Видишь ли, мы выросли вместе. Ее семья жила почти там же, где и наша, чуть дальше по дороге в Гленигл.

Он бросил взгляд в сторону станции. Клубящийся волнами пар, возбужденные голоса пассажиров и всевозможные механические шумы затрудняли разговор. Но как ни странно, она с легкостью различала его слова.

— Мои братья вместе отправились на войну. Джеймс погиб первым в Форт-Донелсоне. Алисдэр погиб годом позже. К началу третьего года войны я остался единственным из всей семьи. Кэролайн оставалась дома, в Гленигле, стараясь все сохранить.

Он провел ладонью по волосам и посмотрел на Веронику сверху вниз.

— Мои братья пошли на войну, чтобы сохранить все, как было. В то время ни один из них не знал, что, как было, больше никогда не будет.

Монтгомери сложил руки, опираясь спиной о стену следующего вагона. И взгляд его снова теперь был направлен куда-то вдаль. Но Вероника поняла, что он смотрит не на станцию Инвернесс, а в прошлое.

— В Вашингтоне я получил от Кэролайн два письма. Она пыталась рассказать мне, как обстоят дела в Гленигле. Но я убедил себя в том, что она привыкла быть защищенной и каждую мелкую неприятность воспринимает как несчастье. Я знал, что Кэролайн оплакивает гибель Джеймса, и думал, что просто жаждет внимания.

Монтгомери беспокойно задвигался и наконец посмотрел в глаза Веронике.

— Она была именно такой. Жила полной жизнью. Часто смеялась и часто плакала. Для Кэролайн не существовало золотой середины.

Монтгомери отвел глаза.

— Я не знал, что она голодает, умирает с голоду.

Вероника прикусила нижнюю губу.

— Я не хотел возвращаться в Гленигл. Не хотел возвращаться домой и только много месяцев спустя скрепя сердце вернулся туда. А по возвращении узнал, что Кэролайн умерла, а Гленигла больше нет. Дом сровняли с землей выстрелами из пушек, а поля сожгли. Армия Потомака стерла с лица земли дом, принадлежавший семье, оказавшейся на стороне южан.

Монтгомери убрал руки с груди и заложил их за спину, а ноги широко расставил.

— После этого мне стало безразлично, что будет со мной, — сказал Монтгомери. — Корпус воздушной обороны был распущен, а я приписан к полку. Когда война наконец закончилась, я вернулся в Виргинию. Тогда-то Эдмунд и нашел меня.

Она не знала, что сказать.

— В Виргинии не осталось ничего, кроме воспоминаний, Вероника. Воспоминаний о моей вине и о моей гордости.

— Почему ты не вернулся, когда она тебе написала?

— Мои воздухоплавательные аппараты, — ответил он с самоуничижающей полуулыбкой. — Я носился с идеей использовать их в войне, показать генералам, как посредством интеллекта можно проникнуть на территорию врага, никого не подвергая опасности. Но позже я осознал политику военных. Я провел недели, споря с ними. Я писал письма генералам после того, как мой корпус расформировали, пытался убедить всех найти средства для такого подразделения. Но в конечном итоге все это потеряло смысл.

Между ними установилось и все тянулось молчание, но, когда Монтгомери попытался проводить ее обратно в вагон, Вероника покачала головой и положила руку ему на грудь прямо над сердцем.

— Почему ты думаешь, что смог бы ее спасти, если бы вернулся в Гленигл?

— Что ты хочешь сказать?