Любовь и ненависть

первостепенной. И не потому, что она моя, что я ее люблю.

Нет. Надо быть объективным. Что самое главное для

человека? Поэзия? Музыка? Крыша над головой, сытый

желудок? Нет - здоровье, жизнь. Мертвый человек не человек,

это труп. Больной человек тоже полчеловека. Больной

миллионер отдаст все свои миллионы, дворцы, лимузины и

яхты, все - за здоровье, за десяток лет продленной жизни. И

ни один бедняк не согласится болеть ни за какие богатства,

если он может все-таки как-то существовать. Сегодня мы

мечтаем о продолжительности человеческой жизни в сто

пятьдесят - двести лет. А кто сказал, что это предел?

Внезапно он умолк. Лицо его стало бледным, глаза

суровые и холодные. Я спросила:

- Доживем ли мы с тобой сами до ста пятидесяти лет?

Он посмотрел на меня снисходительно, улыбнулся

одними губами, ответил, как отвечают ребенку:

- Во всяком случае, хочется думать, что доживем...

Глава восьмая

Записки Ирины оборвались внезапно.

В иллюминатор било молодое, только что проснувшееся

солнце. Дрожащий тонко-волокнистый луч его был похож на

золотую мелодию и звенел в ушах, во всем моем теле

неумолчным переливчатым напевом, напоминающим и музыку

высокого соснового бора и пчелиный звон в июньском лугу.

Пела душа свою неподвластную мне песню, пела сама,

независимо от моего желания.

Я сел за стол и стал писать письмо. Я впервые в жизни

писал любимой женщине. И вот удивительно - самым трудным

было начало. Я не знал, какими должны быть первые слова. А

ведь от них зависели и другие, последующие. "Любезная Ирен"

- называл ее Дубавин, и это ей не нравилось. "Арина" - просто,

по-крестьянски звали ее Захар и Лида. Это ей, очевидно,

нравилось.

А я не находил первых слов. Тогда, оставив на столе

чистый лист бумаги, я сошел на берег. Меня потянуло пройтись

по Оленцам. Поселок показался мне теперь совсем иным: те

же дома, что и вчера, тот же залив, те же люди. Но теперь все

это было каким-то близким, родным мне. На причале я

встретил Сигеева среди рыбаков и сам узнал и Новоселищева,

и Захара, и даже старика Агафонова. И это меня больше всего

поражало - сам узнал! Попадись мне на глаза лейтенант

Кузовкин или Дубавин - определенно я узнал бы их: так сильно

врезались они в мою память по запискам Ирины. Мне

казалось, что и я жил в Оленцах долго-долго и сотни раз

встречался с этими людьми.

Об этом я и написал Ирине, примерно через час

возвратясь на корабль. Писал ей об Оленцах и о людях,

живущих здесь, о подберезовиках и закрытой больнице. Писал

и чувствовал, как во мне растет вера в то, что Ирина

обязательно вернется на Север.

В Завирухе я каждый день ждал письма из Ленинграда.

Прошла неделя, а инеем мне вообще не было. С Мариной мы

давно не виделись: не было особого желания - я чувствовал,

как постепенно уходит она от меня. И не было жалко. Теперь

все чаще думалось об Ирине.

Как-то зашел ко мне в дивизион Юрий Струнов - он

остался на Сверхсрочной и теперь плавал на том самом "Пок-

5", на котором когда-то плавал Игнат Сигеев.

- А у меня для вас письмецо есть, Андрей Платонович, -

сообщил он, интригующе улыбаясь.

Сердце у меня екнуло: наконец-то! Я даже не

сомневался, что письмо это от Иринушки, потому что ждал

только от нее.

Беру конверт, не читая адреса, вскрываю. И вот первые

слова:"Здравствуйте, Андрей Платонович!"

На "вы" и по имени-отчеству?.. Это заставило меня

посмотреть последнюю страницу. И вот вижу: "С целинным

приветом. Б. Козачина".

Письмо Богдана было бодрое и веселое, с шутками-

прибаутками. Приглашал, между прочим, на свадьбу. А

Струнов говорил, довольный своим другом:

- Вот, оказывается, где он судьбу свою нашел - на

целине.

- Душа у него степная. А у нас с вами морская, - заметил

я.

- Оттого он и женился, а мы с вами в холостяках

плаваем, - пошутил Струнов, но шутка эта показалась мне

совсем не веселой. И я сказал:

- Пора бы вам к семейной гавани причалить.

- Да и вам тоже. - Струнов посмотрел на меня

многозначительно, точно сочувствовал или даже в чем-то

укорял. Потом по какой-то внутренней связи неожиданно

сказал: - А Марина ваша, оказывается, герой!

- Моя Марина? - удивился я. - Почему именно моя?

- Да так, к слову сказано, потому как вы с ней дружите, -

несколько смутился Струнов и, чтобы замять неприятное,

поспешил сообщить: - Она вам рассказывала, какой случай с

ней произошел?

- Случай? Когда? Я давно ее не видел.

- Как, вы в самом деле не знаете? - Струнов посмотрел

на меня недоверчиво. - Да ее чуть было росомаха не задрала.

И он во всех подробностях рассказал мне случай, о

котором я действительно ничего не знал.

Марина после дежурства на маяке возвращалась к себе