Любовь и ненависть

Я много видела пьяных мужчин. Одни вызывали чувство

жалости, другие - брезгливости, третьи - негодования.

Ларионов вызывал чувство стыда и горького разочарования.

В гостинице я не сразу уснула. На мой вопрос: "Что ты

скажешь о знаменитом фотографе?" - Андрей ответил с

горьким вздохом:

- За Шустова обидно. Гнал бы в шею этого нахлебника.

- Спаситель... - вспомнила я иронию Макарыча.

Я думала о Василии, о трудной его судьбе, о друзьях,

которые изменяли ему, о годах одиночества, о борьбе за

внедрение в практику метода вакуумтерапии. Нравилась мне

его цельность характера, непреклонная, мужественная

последовательность. Но почему он не создал семью? Я не

могла понять, в чем тут дело, - такой умный, талантливый...

В комнате был полумрак от уличных фонарей. Из

приглушенного репродуктора лилась бесконечная, как река, как

дорога в тундре, однообразная и очаровательная мелодия

Равеля, его знаменитое и, мне думается, не тускнеющее от

времени "Болеро". Я не знаю, что еще создал этот композитор,

как и вообще ничего о нем не знаю - кто он, откуда и когда жил.

Но его "Болеро", в котором, кажется, нет начала и нет конца,

мелодию, рождающую в душе моей картины знойного Востока,

я готова слушать всегда...

- Почему он не женится? Ты не спишь? - спросила я

Андрея.

- Нет, я думаю, - отозвался он без видимого желания

отвечать на мой вопрос.

- О чем?

- Да все о встречах в кабинете Струнова: о студенте

Маклярском, об ученом, погибшем при странных

обстоятельствах.

Он мне рассказывал об этом сразу же после

возвращения от Струнова. Выходит, вечер, проведенный у

Шустовых, Ларионов со своим высоким покровителем - все это

не оставило следа ни в памяти, ни в сердце его. Я знаю,

Андрей умеет проходить мимо всего случайного,

несущественного. Он любит сосредоточиваться лишь на том,

что его глубоко тронуло, запало в душу и разум. Тогда он

начинает анализировать, всесторонне взвешивать, изучать.

Что же так поразило его воображение у Струнова? Почему

именно эти случаи - убийство таксиста и загадочная гибель

ученого? Хотя я ничего загадочного не находила:

действительно, купался пьяный, утонул. Мало ли таких

случаев. И почему он не ответил на мой вопрос? Это уже

совсем бестактно по отношению ко мне.

- Андрюша, ты не ответил на мой вопрос.

- Извини, пожалуйста. Ты о чем?

- Почему Шустов до сих пор не женится?

- Ну... не знаю, не спрашивал. Разве это так важно?

- Да нет, просто любопытно, в чем дело? Ведь он такой,

по-моему, одинокий, что и Аристарху рад.

Кажется, он уже меня не слушал. Во всяком случае, не

поддержал разговора. Мысли его были заняты другим. И вдруг:

- Аринка... Ты меня хорошо знаешь?

Я насторожилась выжидающе.

- Странный вопрос. Конечно. Я так думаю.

- А что ты на это скажешь... - он сделал

многозначительную, таинственную паузу, - если я пойду

работать в милицию?

Всего я могла ожидать, только не этого. Нет, я совсем не

против его работы в милиции: по мне, он пусть где угодно

работает, если только работа эта доставит ему радость. Меня

поразило другое: он, еще вчера с такой едкой иронией

отвергавший деликатное предложение Струнова, сегодня уже

согласен надеть милицейскую форму.

- Мы останемся в столице, и я пойду работать в клинику

к Шустову, - подхватила я не без иронии. - Ради этого ты

принял такое решение?

- Ну что ты, Иринушка, - обиделся он. - Значит, ты меня

плохо знаешь. Я много думал. Встреча со Струновым там, на

Петровке, что-то перевернула во мне. Поломала какие-то

глупые предрассудки. Он хорошо сказал, Юра: "Флот, конечно,

есть флот и море есть море. Ну а у нас - разве не море?

Больше - здесь океан человеческих судеб".

Андрей говорил с необычным для него пафосом, и я

поняла, как неуместны были мои шпильки насчет столицы.

Теперь мне стало ясно, почему на вечере у Шустовых Андрей

был такой задумчиво молчаливый, отрешенный. В нем

постепенно и напористо зрело трудное, нелегкое решение,

зрело во внутренней борьбе с самим собой. И я сказала:

- Андрюша, ты же отлично знаешь, что я тебя всегда

поддержу. И теперь думаю, что ты правильно решил.

- Нет-нет, это еще не окончательно, - быстро перебил он.

- Вот съездим в деревню. Будет время еще подумать, все

взвесить. А потом уж, на обратном пути... решим.

Глава третья

ГОВОРИТ МАРАТ

День наступал скверный, оттого что я не выспался и

оттого что вчера перебрал норму, спьяна оскорбил Гомера

Румянцева и поссорился с Евой. И еще, кажется, лишнего

сболтнул в разговоре с этим американским физиком Мором -

родным братом нашего знаменитого физика Евгения

Евгеньевича Двина, фамилия которого ничего общего не имеет