Любовь и ненависть

- Послушай, Аристарх Иванович, что за даму ты

направил ко мне с запиской? Что ей от меня нужно?

- Ольгу Анатольевну? Или Татьяну Марковну ты имеешь

в виду?

- Да я уж не помню, ко мне одна приходила. Дородная

такая, довольно упитанная, с бесовской улыбочкой - глазки,

губки и все прочее. С полотна Рубенса сошла.

- А-а, это Ольга Анатольевна. Если Рубенса напомнила,

то она. Именно Рубенса. А то еще Татьяна Марковна придет.

- И тоже такая? - тонкие брови Василия стремительно

вздернулись и опустились, он хмуро уставился на Ларионова,

но я видела, что глаза его прячут снисходительную улыбку.

Должно быть, он вообще снисходителен к своему новому другу

и многое прощает ему. А тот принимает это как должное и,

возможно, злоупотребляет дружеским расположением

Василия. Знаменитый столичный фотограф покорял своей

скромностью. Я вообще люблю скромных людей, а тем более,

если этой чертой характера обладают известные люди. Таким

мне виделся Аристарх Иванович. Даже предлагая нам

сфотографироваться - сюжет: встреча заполярных друзей, - он

засмущался. Сделал много кадров: мы все вчетвером, потом

втроем, без Алексея Макарыча, потом Василий с Андреем, я с

Андреем, я с Василием и наконец я одна. На вопрос Василия,

какая такая Татьяна Марковна, Аристарх Иванович ответил:

- Полная противоположность Ольге Анатольевне. Ну да,

ну да, совсем другого плана.

- Да я о том, зачем ты их ко мне посылаешь?

- Известно зачем - лечить. Зачем к доктору идут люди? -

И, показав щербинку, Аристарх Иванович начал наполнять

рюмки, деловито, не спеша, точно это было самое главное, а

разговор о разных там Ольгах Анатольевных - так, между

прочим.

- Та, что приходила ко мне вчера, ни в каком лечении не

нуждается. Во всяком случае, бог избавил ее от трофической

язвы. - Василий Алексеевич! - Ларионов торжественно поднял

рюмку с коньяком и откашлялся. - Ты же доктор

универсальный. Ты корифей. Ты можешь омолаживать... Эти,

как они в медицине называются?.. Подскажите, пожалуйста,

забыл.

- Гланды, - озорно ввернул Алексей Макарыч.

- Да нет же, - не поняв шутки, отклонил Ларионов.

- Ткани, - подсказал Василий.

- Ну да, ну да, ткани, - подхватил Ларионов. Теперь он

уже не смущался, не опускал свои темные холодные глаза. Он

заметно захмелел, развязал язык. Держа перед собой

наполненную рюмку, он встал и заговорил опять вполголоса,

только теперь старался придать своим словам

торжественность: - Друзья! Человек, которого мне

посчастливилось спасти для науки, не просто врач. Это, я вам

скажу, ум... величина необыкновенная. Он прославил и еще

прославит нашу науку таким открытием...

- Аристарх Иванович, - дружески перебил его Василий, -

не мучайся ради бога сам и нас не мучай. Златоуст из тебя не

получится, и слава аллаху.

- Не получился. Верно, что верно то верно, - с

готовностью подтвердил Ларионов. - А сказать я хочу. За

своего друга я хочу сказать тост и ответить на твой вопрос о

тех дамах, которых я к тебе направлял. Это не какие-нибудь...

Это порядочные женщины, жены ответственных работников,

очень известных. Ольга Антоновна...

- Анатольевна, - поправил Алексей Макарыч.

- Ну да, ну да, Анатольевна. Жена мужа, который

главный над всеми телефонами Москвы. Вот вам телефон

нужен? - обратился он ко мне. Неуместный вопрос его

рассмешил всех, а Василий сказал:

- Аристарх Иванович, ты отклоняешься от темы, тебя

заносит в дебри меркантилизма.

- Ну хорошо, - согласился Ларионов, - меркантилизм,

абстракционизм, капитализм - не надо. Тамара Марковна -

дочь директора торговой базы. Они хотят обновить ткани.

Понимаете? А почему идут к тебе, Василий Алексеевич?

Потому что слава ходит о докторе Шустове. Потому что только

ты один можешь и больше никто. И нигде. Я слышал, как один

знаменитый академик при мне говорил, вот своими ушами

слышал, что Шустов все перевернет в медицине.

- Ради бога, Аристарх Иванович, не направляй больше

ко мне ни жен артистов, ни дочерей безответственных

работников, - умоляюще и, как я поняла, вполне искренне

попросил Василий. - Я лечу больных. И только больных

трофическими язвами. И для меня всегда было безразличным

социальное положение пациента.

- Пью за тебя, Василий Алексеевич, за твое здоровье, -

закончил Ларионов, должно быть, недовольный тем, что. ему

не дали договорить, выпил стоя, закусывать не стал. Снял

пиджак и галстук, расстегнул ворот сорочки, обнажив

волосатую грудь.

"Лучше б он не произносил своей длинной, сумбурной

речи", - думала я с огорчением. Так не хотелось

разочаровываться в человеке. Я утешала себя: подумаешь,

речь - не у каждого язык подвешен. К тому ж захмелел человек.

Макарыч, конечно, прав: водка - слабость Ларионова, его