Любовь и ненависть

— Погодите, гражданка. Потом вы скажете, — одернул я и попросил художника продолжать.

— Это моя сестра, как вы уже знаете, а это шурин мой, муж ее, — продолжал художник глухим, негромким голосом, тяжело навалившись на высокий барьер. — Он часто выпивает и в таком состоянии устраивает дома скандалы. Бьет ее, то есть жену свою. Верно я говорю, Настя?

— Это наше дело! — огрызнулась женщина. И от ее реплики тонкие подвижные брови художника удивленно вздернулись.

— Нет, ты скажи, верно я говорю? — Она упрямо промолчала, и художник продолжал: — Сестра мне много раз жаловалась, просила защитить. Мы в одном подъезде живем. Они этажом выше. Мне не раз приходилось подниматься к ним и мирить. Это, откровенно скажу вам, в конце концов надоело. И я как-то сказал сестре: "Знаешь, Настя, твоего бы Павлика однажды хорошо проучить, и он навсегда забыл бы, как испытывать кулаки свои на твоей спине. Шелковым стал бы". Верно я говорю? — Он опять обратился к сестре, и она снова ничего не ответила. Брат говорил правду, и я видел, как на ее глаза навертывались слезы. — Что ты мне на это сказала? Не помнишь? Молчишь.

— От молчания голова не болит, — отозвался Нил Нилыч, взглянув с добродушной иронией на сестру художника, и та, должно быть, неверно поняла его: ее тонкие губы заискивающе улыбнулись.

Художник игнорировал реплику старшины, недовольно нахмурился и продолжал:

— А сказала она, товарищ капитан, буквально: "И проучи, проучи его, сил у меня больше нет терпеть". Сегодня снова скандал. Опять за мной прибегает их дочь, племянница моя. Говорит: "Дядя Петя, скорей идите, там папа мамку убивает". Я пошел к ним, вижу шум, гам, обувь по комнате летает. Ну, сами понимаете, попытался утихомирить разбушевавшегося родича, теперь, выходит, я и виноват.

— А я как тебя просила? Да ты б его легонько, для острастки, а ты свои пудовые кулачищи распустил, — сквозь слезы проговорила Настя и затем неожиданно для нас слишком энергично и не очень деликатно схватила за руку своего мужа и потащила к выходу со словами: — Пойдем, горе мое.

Думнов посмотрел на меня. Взгляд его спрашивал: как быть, отпускать? Я молча кивнул, а художник развел в стороны широкие мясистые ладони и виновато проговорил:

— Вы уж извините, товарищ капитан. Для меня урок на всю жизнь. И другим закажу — в семейные дела не суй носа. Правду говорят: муж и жена — одна сатана.

— Свое яйцо лучше чужой курицы, — снова вставил Нил Нилыч и, поддельно вздохнув, прибавил: — Упаси бог от пьяной жены и от бешеной свиньи.

Я посмотрел на тяжелые руки художника и хотел было посочувствовать его шурину, но передумал: таких учить можно по-разному, и нужно учить.

Тут позвонил подполковник Панов и попросил меня зайти к нему на минуту. Я отпустил художника и оставил за себя старшину Думнова.

Николай Гаврилович сидел за письменным столом, освещенным лишь настольной лампой. Верхний свет, которого Панов почему-то не любил, как обычно, был погашен. С лицом озабоченным и усталым он рассматривал какие-то бумаги. Предложил мне сесть и сообщил, что ему передали вкратце о подростках Вите и Юре, об Игоре Иванове, и попросил подробно доложить, что мне удалось сделать за день. Такой неожиданный интерес начальника к вопросу, казалось бы, обычному меня немного насторожил. Я доложил ему обстоятельно ход дела и свои предложения. Я считал, что нужно приложить все, решишительно все силы, чтобы устроить Юру Лутака в интернат или в детскую колонию, а Витю спасти от наркотиков. Это прежде всего. Затем серьезно заняться личностью Игоря Иванова. Тут подполковник меня перебил тихой задумчивой репликой:

— Из-за Иванова я сегодня имел неприятный разговор с начальником отдела. Мы поверили ему и упустили его из виду. А он, оказывается, все эти годы после выхода из заключения продолжает заниматься темными делишками. И очень грязными. — Подполковник говорил тихо и неторопливо, глядя в бумаги. Затем после паузы поднял на меня усталый взгляд, выпрямился и сказал, точно выстрелил: — Наркотики… Это очень серьезно, Андрей Платонович. Физическое растление молодежи, подростков… Конечно, хорошо что вы как будто верно нащупали след. Но все равно нам непростительно. Можно было раньше. И нужно было. Мы с вами не знаем, сколько отравил душ этот подонок, таких, как эти двое ваших, сегодняшних…

— Юра и Витя, — подсказал я.

— Да, Юра и Витя. Надо будет вам, Андрей Платонович, сейчас всецело переключиться на наркоманов. Ивановым занялась Петровка. У них материалов не густо. Завтра я посоветуюсь с начальником МУРа, может, мы на себя это возьмем, поскольку Иванов — наше упущение. Попробуем искупить вину. У нас ими занимается лейтенант Гогатишвили, между делом занимается. Мы как-то не придавали до сих пор особого значения этому злу. Сейчас придется вам подключиться. Всерьез. Как вы на это смотрите? Вместе с Гогатишвили. Вы возглавите.

— Я готов.

— Дело это непростое. Есть подозрение, что управляет распространением наркотиков очень ловкая рука. Схватить ее будет нелегко. Придется вам в помощь взять дружинников-активистов, толковых ребят.