Любовь и ненависть

— В человеке все-таки есть какое-то предчувствие. Ко мне не приходил сон. В душе поселилось что-то беспокойное, и я долго не могла от этого избавиться. Я все время думала о тебе с необъяснимой тревогой. И чем сильнее старалась отогнать ее, тем она больше разрасталась во мне. В полночь я оделась и вышла на берег. Ты понимаешь, этого, наверное, нельзя ничем объяснить, но меня туда тянула какая-то страшная сила. Я спустилась вниз к нашей бухточке. Помнишь первое свидание? Ветер был сильный. Море гудело не сердито, а жалобно, точно по ком-то выло. Ты был там, в море. От тебя быстро бежали ко мне волны, встревоженные, запыхавшиеся, ложились у моих ног и наперебой что-то лопотали, о чем-то сообщали, только я не могла разобрать. Наверное, людям не дано понимать их язык. Но сердце ныло, оно предчувствовало что-то недоброе.

— Ой, Маришка, какими ты книжными словами говоришь, — ненужно и совсем неуместно перебил я.

Она обиженно и с холодным укором взглянула на меня, точно была удивлена моей выходкой. Спросила:

— Книжными? Разве это не все равно — книжные и некнижные? Вот никогда не думала, что книга — это одно, а жизнь — совсем другое.

— Да нет же, я хотел сказать — красивые слова, — с опозданием попытался поправиться я.

— А разве только в книгах могут быть красивые слова? — Помолчав решила: — А может, и правда, что в книгах пишут о том, что в жизни не получилось.

— Это как же?

— Да очень просто: мечтал писатель о чем-нибудь хорошем, пробовал в жизни так сделать, а жизнь по-своему все повернула. Помешала его мечте. Тогда от обиды он взял да и описал в книге все то, что в жизни не получилось.

— Фантазерка ты, Маришка.

— А ты сухарь, — ответила она беззлобно, улыбнувшись лукавыми глазками.

Приказ о переводе Панкова в другую базу был неожиданным для меня. Но служба есть служба. "Так надо", — ответил Валерий на мой недоуменный вопрос. Мне вспоминались юношеские грезы — какие-то удивительно светлые, недосягаемо высокие и чистые, как небо над петергофскими фонтанами в солнечный майский день. У гранитных невских берегов, глядя на сверкающую золотом иглу Адмиралтейства, мы мечтали о будущем, о поприще своем, не судьбой приготовленном, а собой избранном и отвоеванном собственными руками. Оттуда, от великого легендарного города на Неве, начинали мы жизненный путь.

Глава шестая

Прошел год. Быстроногим оленем промчалось короткое полярное лето. В августе появились первые ночи, еще недолгие, матово-серые и холодные. А дни иной раз выдавались солнечные и неожиданно теплые, особенно в безветренную погоду. Метеослужба предсказывала хороший август, но ее предсказаниям здесь не очень верили, потому что не она делала погоду: совсем недалеко по соседству с нами в вечной ледяной дреме лежит Северный полюс, тяжело дыша циклонами, а дыхание его не всегда равномерно, и трудно предугадать, когда и какой силы циклон вырвется из груди ледяного великана.

В этот учебный год мы ходили больше обычного, чаще удалялись от своей базы, лучше и тщательней изучали свой водный район. Однажды — это было в середине августа — в значительном удалении от базы нас, то есть группу в составе трех кораблей, застал в море восьмибалльный шторм. Поскольку плавать при такой волне кораблям нашего класса было категорически запрещено, я решил укрыться в ближайшей бухте Оленецкой, в которой как-то раз зимой уже стоял, — это когда Игнат Сигеев забрал у меня фотографию Ирины Пряхиной.

В Оленецкой было тихо. За каменным островом, закрывавшим бухту от моря, грохотал шторм, а здесь стоящие на якоре корабли лишь слегка покачивались на небольшой зыби. Я сошел на берег с надеждой разыскать Игната Сигеева, который, по дошедшим до меня слухам, демобилизовался и устроился на работу то ли в рыбацком колхозе, то ли в научно-исследовательском институте, расположенном в Оленцах. На берегу у причала, пропахшего соленой треской, я спросил повстречавшегося мне подростка, не знает ли он Сигеева.

— Игнат Ульянович? — удивленно переспросил тот. — Так он же в море.

— А он кем работает?

— Как кем? Командующий эскадрой траулеров, — дерзко бросил паренек, недовольный моей неосведомленностью, и осмотрел меня с тем не лишенным собственного достоинства любопытством, с каким рассматривают случайного заезжего, командированного.

— А когда вернется?

Паренек пожал плечами, повел недоуменно густой черной бровью и, не удостоив меня ответом, пошел своей дорогой.

В самом деле, кто может сказать, когда вернется «командующий» со своей «эскадрой» траулеров. Я посмотрел в море, которое билось о скалы, рассыпаясь фейерверком брызг, и посочувствовал рыбакам. Вряд ли они могут продолжать лов в такую погоду: по простой логике они должны возвращаться домой или укрыться в ближайшей бухте. Но шторм их мог застигнуть далеко в море, потом, как мне казалось, море разыгралось ненадолго, и был ли смысл возвращаться. День стоял солнечный, но ветреный. Северо-восточный ветер, упругий и порывистый, срывал фуражки, чуть ли не валил с ног, а в затишке, за постройками, приятно грело солнце, создавая впечатление уходящего бабьего лета.