Любовь и пепел

Он стоял, прислонившись к «бьюику». Я подошла и прижалась к нему, обхватив руками за шею. Солнце светило, нагревая наши макушки. С верхушек деревьев доносилось стрекотание цикад, которое напоминало о конце лета. Возможно, за нами наблюдали соседи. А может быть, мама ждала меня у окна. Но все это было неважно — мне хотелось лишь находиться рядом с ним как можно дольше, остановить время.

— Если тебе станет одиноко, ты знаешь, где меня найти, — сказал Эрнест.

— Мне уже одиноко.

— Мне не хочется жить без тебя. Нужно что-то с этим делать.

— Мы уже делаем. Я просто ужасно тебя люблю, понимаешь?

— Хорошо.

От его долгого поцелуя я ощутила, как между нами пульсирует неопределенность и одновременно радость оттого, что мы нашли друг друга. Эти чувства с трудом уживались в нас. В конце концов мне ничего не оставалось, как позволить ему уехать.

Эрнест сел за руль «бьюика», подвинув коробку с инструментами и любимую удочку. Поцеловав его в последний раз через открытое окно, я наблюдала, как он удаляется, проезжая вдоль изогнувшимися над улицей деревьями, и становится все меньше, прозрачнее и бледнее, а затем и вовсе исчезает. Я простояла еще несколько секунд неподвижно, мое сердце тянулось к нему через разделяющее нас пространство.

Глава 37

Через несколько дней после того, как Эрнест и мальчики обосновались в «Л-Бар-Т», гитлеровские войска вторглись в Польшу. В мгновение ока Британия, Франция, Австралия и Новая Зеландия объявили войну Германии. В мире больше не осталось места, куда можно было бы убежать или спрятаться от этих ужасающих событий. Началась Вторая мировая война.

В Сент-Луисе мы с мамой часами просиживали у радиоприемника, не шевелясь и не говоря ни слова, одурманенные печалью и тревогой, хотя давно уже знали, что все это произойдет. Одни и те же сообщения, практически без изменений, транслировались бесконечно, но мы продолжали слушать. В гостиной стало темно. Никто из нас даже не мог встать, чтобы включить свет.

Эрнест позвонил и рассказал, что он с мальчиками тоже не может отойти от радио. Они практически не выходили из дома, сам же Эрнест спал ночью всего несколько часов, постоянно прислушиваясь к портативному радио, лежавшему рядом с его подушкой. Это уж точно не было похоже на прошлые их поездки в Вайоминг.

— Как ты думаешь, что сделает Рузвельт? — спрашивал он меня по телефону.

— Понятия не имею. Не думаю, что это уже имеет значение. У нас был шанс в ситуации с Испанией и Чехословакией. Мы ничего не сделали тогда, а теперь уже слишком поздно.

Мамин телефон представлял собой тяжелое черное чудище с трубкой, весившей не меньше фунта. Холодное и давящее ощущение в руке и щеке, казалось, на что-то мне намекало, но я не могла понять, на что именно. Я слушала дыхание Эрнеста, такое близкое и в то же время невероятно далекое.

— Меня от всего этого тошнит, — поделился он.

— Я понимаю.

Мы замолчали, и я услышала звук, который издавали провода: нечто среднее между жужжанием и сердцебиением.

— Файф возвращается из Парижа, — наконец сказал он. — Она вылетает завтра. — Эрнест понизил голос, и я поняла, что он боялся этого разговора.

Во мне забурлила ревность. Я не понимала, почему кто-то считает, что ревность зеленая, когда на самом деле она красная. Красная ярость.

— Я знала, что она не сдастся.

— А я не знал. Похоже, я совсем плохо разбираюсь в женщинах. Прости. Зайчик.

Мне нечего было ответить. Телефон внезапно показался обжигающим. Мне хотелось уронить его или бросить.

Помолчав, он продолжил:

— Я собираюсь решить эту проблему сам, просто надеялся, что она вдали от всего сделает выбор.

— Кто-то уже должен сделать хоть что-то, — огрызнулась я, бросая ему вызов, но это не сработало. Он был так глубоко погружен в свои тревоги, что, возможно, даже не замечал моих.

— Это все чертовски трудно.

Мы не созванивались в течение следующих двух недель, все это время я ночевала на диване в гостиной, слушая радио и ощущая себя все более уязвимой. Мир перевернулся с ног на голову, и я вместе с ним. Меня терзали страхи о том, что Эрнест передумает. Я представляла, как Паулина придумывает все новые способы его удержать. Но когда он наконец позвонил, оказалось, что все кончено. Эрнест попросил развода — больше никаких притворств, никаких молчаливых противостояний. Паулина слушала, но как будто бы не слышала, потому что сразу после разговора она легла в постель, заперла дверь и не выходила три дня.

Чтобы поговорить спокойно, он позвонил из таксофона, расположенного недалеко от ранчо. Я попыталась представить его там — вокруг горы, сосновая пыль, ястребы и густой, бодрящий воздух. В его голосе не было ни злости, ни облегчения, скорее казалось, что он потерял кого-то, кого знал очень давно и кого по-настоящему любил.

— Все это ужасно, — сказал он. — Она крепка как сталь, но именно такие падают жестче всех, когда до них доходит.

— Значит, Паулина все еще там?

— До конца недели. Тоби Брюс отвезет ее и мальчиков обратно в Нью-Йорк. Бамби задержится еще ненадолго, а потом вернется в Коди с Хэдли и Полом.

— Мальчики, наверное, вообще разбиты.