Любовь и разлука. Опальная невеста

– Радость великая, внученька! Ортемка привез указ двух великих государей, Филарета Никитича и Михаила Федоровича. Велено дать нам доброго пристава для бережения и проводить до Нижнего Новгорода, а там ждать государева указа. А главное – ты названа в государевых указах не Марьей Хлоповой, а Настасьей. Царским именем, тебе возвращенным!

Глава 9

В усадьбе Минина

Марья смотрела на Оку. Гладью этой реки она когда-то любовалась из отцовской усадьбы в Коломне перед злополучным смотром царских невест. Только сейчас она стояла под цветущей вишней не в коломенской усадьбе, а в Благовещенской слободе Нижнего Новгорода. Из сада, выходящего на низменный берег, открывался чудесный вид на слияние Оки и Волги. Их с бабушкой Федорой привезли в Нижний Новгород, а Ивану Желябужскому с супругой и братом разрешили навестить свои поместья.

Нижний Новгород царственно раскинулся на Дятловых горах, о которых ходило много преданий. Когда подъезжали к Нижнему, Марья услышала от стрельцов, сопровождавших ссыльных, что в давние времена горы были покрыты дремучим лесом и в нем обитал мордвин-чародей по прозвищу Дятел, который враждовал со знаменитым Соловьем-разбойником. Умирая, Дятел завещал похоронить себя в ущелье горы и предрек, что вскоре придут русские и изгонят мордву. После чародея на Дятловых горах поселился мордвин Абрам с четырнадцатью сыновьями и тремя дочерями. Жили они поживали, добро наживали, только вскоре исполнилось пророчество чародея. Пришел князь Юрий Всеволодович, один из многочисленных сыновей Всеволода Большое Гнездо, про которого говорили, что его неисчислимая рать может своими шеломами Дон вычерпать и веслами Волгу расплескать. Пришел и увидел, что на Дятловых горах березник мотается-шатается, к земле-матушке на восток приклоняется. Спросил, что за диво, а ему отвечали, что то не березняк шатается, а мордва в белых одеждах своим богам молится, а в бадьях у них стоит пиво сладкое, на рычагах висят котлы, в коих янбеды-жрецы мясо варят. Ударил князь неисчислимой ратью и перебил Абрама с его родом-племенем.

Князь Юрий Всеволодович заложил детинец, несколько веков являвшийся главным оплотом русских на Волге. Многоярусные башни, с которых простреливался каждый вершок ополья, помнили много сражений. Одна из глухих башен на переломе стен называлась Коромысловой. Рассказывали, что однажды к детинцу тайно приступили татары и на свою беду наткнулись на нижегородских баб, полоскавших белье на реке. Заметив татар, бабы схватили коромысла и так отделали лазутчиков, что они едва живы остались. «Ежели у них бабы такие боевые, то каковы же мужики?» – почесали бритые затылки татары и убрались восвояси. Со взятием Казани и Астрахани военное значение Нижнего Новгорода значительно уменьшилось.

Когда созывалось второе ополчение, Нижний ожил и зашумел. Но ополчение ушло в Ярославль, а после – в Москву, и город опустел и заснул. Купцы маялись в лавках, щелкали семечки и зевали в рукава, поджидая редких покупателей. Летом у стен обители святого Макария, что ниже по течению реки, собирались для торговли окрестные крестьяне. Прослышав о бойком торге, к Макарию заглядывали бухарцы и персияне, но нижегородские купчишки только презрительно сплевывали семечки, говоря, что у Макария на Желтых водах не настоящая ярмарка, а средней руки базар. Да и далеко ехать – полсотни верст от Нижнего.

Усадьба в Благовещенской слободе, отведенная опальной невесте, ранее принадлежала Козьме Минину. Недолго прожил Козьма с той поры, когда угощал голодных Мишу и Марью на Каменном мосту. Минин был пожалован чином думного дворянина, сидел в палатах вместе с государем и боярами. Потом его послали вместе с боярином Ромодановским в Казань на усмирение заворовавшихся черемисов. На обратном пути в Москву он занедужил и скончался в родном Нижнем Новгороде. После его смерти усадьба перешла в казну и стояла пустой и заброшенной.

После весеннего разлива Ока вернулась в свои берега, оставив грязные отметины на стволах деревьев. Яблони и вишни в саду были усыпаны крупными белыми и розовыми цветами, а соловьи заливались и днем и ночью, спеша подманить самок и свить гнезда. Нижегородские соловьи пели громче коломенских и московских, но не так изощренно, а еще в их трелях слышался разбойничий посвист, как будто птенцы были вскормлены в гнезде Соловья-разбойника. Вроде бы душа тает от соловьиного пения, как вдруг прорвется в их трелях грозный клич «Сарынь на кичку!», от которого стынет кровь в жилах купцов, плывущих по Волге. С этим кличем из прибрежного камыша выплывали струги гулящих людей, не знавших жалости и пощады. Вон они, камышовые заросли, слились в зеленую нить вдоль далекого волжского берега.