Любовь и разлука. Опальная невеста

Обитатели Благовещенской слободы рассказывали, что верстах в пяти от города был притон разбойника Сулейки, грабившего государевы и купеческие суда. Когда его изловили и казнили, то в благодарность за избавление от разбоев жители слободки построили часовню, а потом и церковь Рождества Иоанна Предтечи на Торгу. Церковь стояла на пригорке ниже детинца, и ее ветхие купола были хорошо видны со всех улиц и переулков слободки.

В первый же день, когда опальные еще не закончили разбор вещей с дороги, к ним нагрянула нежданная гостья. Пожилая дворовая девка прибежала в сад над Окой, где бабушка и внучка развешивали для проветривания смятое платье, и проокала смешно и непривычно для московского уха:

– ПОжалОвала думная двОрянка Татьяна дочь Семеновна Козьмина жена Минина.

Татьяна Семеновна, вдова Козьмы Минина, оказалась полненькой старушкой в черном вдовьем платье. Ее круглое добродушное лицо выражало смущение. Всю жизнь она была женой торгового человека, вместе с ним сидела в лавке, детей вырастила и не чаяла и не гадала, что на склоне лет превратится в думную дворянку. Не успела она свыкнуться с новым званием, как муж умер, и теперь она не знала, как себя держать. Завела слуг, коим велела величать себя думной дворянкой, но частенько забывалась и по старой привычке запросто судачила с простолюдинками. Ее сын Нефед был взят на службу в Москву. Оставшись в одиночестве, вдова скучала, пока приезд опальных не внес оживление в ее унылые будни.

– Как устро́илась, го́сударыня? – с любопытством расспрашивала вдова. – Этот дом еще добрый. Козьма Минич сам строил, каждое бревнышко на своих руках вынянчил. Ты не гляди, что домишко неказист с виду, он еще сто лет простоит. Оно, конечно, затопляло нас почти каждую весну. Недели две в году спасались на чердаке. Зато как спадет вода, в саду и на огороде все растет без назема. Ишь, как цветут яблони и вишни!

– Знатно цветут! – одобрила бабушка.

– Нам с мужем вместо этой усадьбы пожаловали новый двор в детинце! – не удержалась от похвальбы вдова Минина. – На горке подле соборной церкви, сразу за сьезжей избой. Палаты огромадные, дом полная чаша, в соседях нижегородские воеводы. Только сада нет, не выросли еще деревца. Не прогневается ли государыня, ежели я буду ухаживать за садом? Тянет меня, старуху, на родное место, ведь столько лет здесь прожили! Да и признаться, неуютно мне на горке. Знатные соседи чураются меня.

После случая со змеей подколодной Анисией бабушка настороженно относилась к чужим людям. Но Татьяна Минина глядела так бесхитростно, что бабушка отбросила подозрения:

– Приезжай, коли хочешь.

С тех пор вдова Минина почти каждый день наезжала в Благовещенскую слободу. Она возилась в саду и помогала привести в порядок заброшенный дом. Под ее деятельным руководством каменщик поправил полуразвалившийся погреб. Плотники заменили прохудившиеся половицы и починили крыльцо. Минина одолжила ссыльным дойную корову и наняла в слободе знакомых баб для помощи по хозяйству. Улучив свободную минуту, вдова заглядывала на могилу мужа. Погост, где он был погребен, находился в нескольких шагах от усадьбы в ограде единственной на всю слободу церкви Рождества Иоанна Предтечи. Вдова убирала могилу, целовала добротный дубовый крест. Возвращаясь с погоста с заплаканными глазами, она горько жаловалась:

– Дети разъехались. Когда я помру, за могилкой некому будет приглядеть. Зарастет бурьяном, и позабудут про Козьму Минича.

Марья спрашивала вдову, как Козьма стал выборным человеком от всей Русской земли.

– Ох, государыня, сама не ведаю. Произошло сие токмо Божьим произволением! – рассказывала вдова своим окающим говором.

По ее словам, в Нижнем Новгороде было откровение некоему благочестивому человеку. Говорили про страшное видение в полуночи: свет великий облистал комнату, куда явились два мужа с проповедью о покаянии и очищении всего государства. Во всех городах всем православным народом приговорили поститься, от пищи и питья воздержаться три дня даже и с грудными младенцами, и по приговору, по своей воле православные христиане постились: три дня – в понедельник, вторник и среду ничего не ели, не пили, в четверг и пятницу сухо ели.

– От такого неурочного поста говяжья торговля совсем захирела. Мой Козьма весь извелся. Била его лихоманка, и, болезнуя чревом, он едва поднимался с полатей. Сначала думала, что он переживает из-за убытков, но он о своих торговых делах и не поминал, а толковал бесконечно, что на Москве в Кремле засели воры и изменники, продавшие Русскую землю иноземцам. Я пыталась его образумить: «Козьма, ты художеством говядарь, так? Испокон века заведено: коли ты говядарь, то знай свою часть, а свинины али баранины даже не касайся. Пусть о царских делах головы болят у бояр, а ты заботься о своей торговлишке». Он же мне ответствовал: «Нет, матушка, не о говядине мои думы. Пора нам вывести нечисть из Кремля. Если старейшие не возьмутся за дело, то придется вступиться за Русь нам, людям молодшим. Подождем токмо, что скажут святые отцы в Троице!»