Любовь – кибитка кочевая

На втором куплете Настя, поведя плечами, пошла по кругу. Илья обрадовался – спляшет, но Настя, вдруг остановившись у стайки незамужних девчонок, потянула за руку и втолкнула вместо себя в круг внучку Стехи, глазастую, темную, как чайная заварка, Малашку. Та сверкнула зубами, взмахнула руками – и бросилась в пляс, как в омут, рассыпав по полу частую дробь босых пяток. Рваная цветастая юбчонка заметалась, заходила волнами вокруг ее колен. Вскоре половицы гудели и содрогались, цыгане орали в такт так, что гитары давно не было слышно, плясунья потянула в круг своих сестер, потом один за другим повскакивали мужчины – и через минуту Илье оставалось только молиться, чтобы по бревнышку не раскатился весь дом. Он опустил гитару и сидел, глядя через головы разошедшихся цыган на Настю. Она не плясала со всеми. Стояла у двери, прислонившись к косяку и рассеянно улыбаясь. Ее полузакрытые глаза смотрели в затянутое ледяным узором окно, и Илья понял: жена сейчас не здесь. Где? В Москве? В ресторане? В хоре? Господи, знать бы… Ведь не скажет, не попросит ничего, не пожалуется, проклятая, с неожиданной злостью подумал он. А если попросит – что он, Илья, сделает? Ничего. Вот то-то и оно.

Цыгане разошлись по домам за полночь: и то лишь благодаря старой Стехе, которая, мельком посмотрев на Илью, встала из-за стола и объявила:

– Ну, надо и честь знать, ромалэ: ночь на дворе! Спасибо дорогим хозяевам!

– Тебе спасибо, Стеха, – ответил Илья, с облегчением вздыхая про себя. Вслед за Стехой, ушедшей, как королева-мать, в окружении невесток, внучек и дочерей, тут же засобирались и остальные, только несколько женщин остались помочь Насте прибрать. Цыганки управились быстро, чистая посуда встала на полки, ловкий веник собрал огрызки и крошки с пола, тряпка вытерла натоптанные следы и лужи растаявшего снега. Помощницы, наспех поклонившись Илье и расхватав полушубки и шали, повыскакивали в сени. Последней уходила Фешка – длинноносая, рябая жена кузнеца Хохадо. Сидя на кровати и глядя в стену, Илья сердито слушал, как Фешка, стоя на пороге, что-то говорит и говорит Насте своим неприятным, резким, как дверной скрип, голосом, взмахивает худыми руками и дергает Настю то за рукав, то за край шали. Настя хмурилась, незаметно отодвигалась, отвечала коротко, односложно. Один раз обе женщины быстро взглянули на Илью, но, стоило тому повернуть голову, как они отвернулись.

– Доброй ночи, милая, – чуть возвысив тон, сказала Настя, и Илья удивился непривычно холодной ноте в голосе жены.

– И тебе тоже, – обиженно сказала Фешка, выходя в сени. Дверь захлопнулась, с улицы проскрипел снег, стукнула калитка, и наконец-то наступила тишина.

Илья тут же растянулся на кровати, задрав ноги в неснятых сапогах на спинку. Настя взяла с полки медный подсвечник со вставленными новыми свечами. Запалив сразу две, она погасила керосиновую лампу, и в комнате стало темнее, потолок осветился таинственным, похожим на костер, розоватым светом, а по стенам метнулись мохнатые тени. Отблески свечей упали на склоненное лицо Насти с опущенными ресницами, дрогнули бликами на выбившихся из-под платка волосах, и Илья, начавший было стягивать сапог, медленно выпрямился.

– На-астька… Ты как икона прямо. Масхари…[36]

– Не греши. – Настя отошла от стола и села на пол у ног Ильи, берясь за его сапог.

– Уйди, я сам, – буркнул Илья. Настя послушалась, чуть заметно пожав плечами, и Илья смутился еще больше.

Он сам не знал, почему до сих пор не позволяет жене стаскивать с себя сапоги. Ведь самое, кажется, обычное дело, и у таборных цыган так, и у городских тоже, сам сто раз видал. Но чтобы Настька… Чтобы она, своими руками, такими тонкими, как у статуи фарфоровой… его грязные сапоги?! Которыми он навоз в конных рядах топчет?!

– И так цыгане смеются, Илья, – словно угадав его мысли, сказала Настя.

– Кто смеется? – зарычал он. – Скажи – язык выдерну и в карман положу! Это Фешка, что ли, тявкает? Не слушай ее, дурищу, головы и в девках не было, и сейчас нет! Мало я ее мужика по табору кнутом гонял…

– Угомонись, – вздохнув, сказала Настя. – Не трогает меня никто.

Встав, она шагнула было в сторону, но Илья поймал ее за руку.

– Что-то ты совсем грустная. Устала? Замучили тебя черти эти? Другим разом никого не впущу! Нашли себе балаган на ярмарке… Пусть вон у дядьки Сиво гуртуются, там шесть девок на выданье, авось пристроит хоть пару… Ну, чего ты смеешься, дура, чего?!

– Да ничего. – Настя в самом деле улыбнулась, и у Ильи немного отлегло от сердца. – Не серчай, мне так веселее даже. Тебя же нет целый день.

– Ну, нет… – проворчал он. – Так дела же! Не просто так по базару бегаю, хвост задравши… Слушай, я есть хочу.

– Так садись. Все в печи стоит, горячее.

Илья стащил наконец сапоги, босиком прошел к столу, сел. Настя еще раз протерла столешницу, отошла к печи, неловко орудуя ухватом, вытащила чугунок.

– Что, и с мясом, что ли? – потянул Илья носом. – Ну, нельзя тебе деньги в руки давать!

– Илья… Знаешь что?