Любовь колдуна

Ромашов обернулся и увидел Валентину Ивановну и Нюшу, спешно исчезавших из пределов видимости, – только сирень, через которую они спасались бегством, сердито трещала им вслед.

Он взглянул на Серегина и понял, что тот отчаянно завидует беглянкам. Он бы сейчас тоже не прочь… в кусты…

«Уже обделался, или это еще впереди?» – зло подумал Ромашов.

Серегин отпрянул с искаженным лицом.

– Вам товарищ майор рассказал про это убийство? – спросил Пал Палыч, и Ромашов понял, почему тот его узнал: это ведь именно Пал Палыч толкнул Ромашова, когда он стоял на крыльце отделения, а потом, наверное, оперативник зашел к своему начальнику – ну, Савченко и рассказал, кто его навещал.

Да, недолго майор держал слово! Впрочем, все равно пришлось бы удостоверение предъявлять…

А теперь надо уходить. Делать здесь больше нечего.

– Я когда-то знал отца гражданки Артемьевой, – сухо сказал Ромашов. – Вот и зашел узнать, как и что. След какой-нибудь есть?

– Да куча следов, – с досадой бросил Пал Палыч. – К ней столько мужиков таскалось, что не сосчитать. Всех за нос водила. Ну, найдем убийцу, конечно, спору нет.

– Конечно, – согласился Ромашов. – Спору нет! Удачи. Я пойду.

– Вы уж извините, если что не так, – с неловкостью сказал Пал Палыч. – Серегин у нас человек новый, его из Тамбова перевели. Очень старается, ну и… – Он смущенно кхекнул, развел руками.

Серегин стоял будто окаменелый, опустив глаза и поджав губы. Лица на нем не было. Было какое-то белое смазанное пятно, из которого торчало подобие очищенной картошки – его курносый нос.

– Да уж, как старается – это я видел, – холодно кивнул Ромашов. – Оружие мне отдайте.

Серегин деревянно вытянул руку с ромашовским «ТК».

«А вот арестовать его сейчас за попытку обезоружить сотрудника НКВД», – подумал Ромашов, пряча пистолет.

Серегин отпрянул и замер с вытаращенными глазами, издав какой-то задушенный стон.

– Не надо, товарищ лейтенант госбезопасности, – прохрипел Пал Палыч, – он же не знал…

Ромашов окинул обоих взглядом.

– Не пойму, о чем это вы, – бросил он напоследок – и ушел.

Зайдя за угол, привалился к стене дома. Его трясло, холодный пот выступил на лбу. Дело было вовсе не в тех неприятных минутах, пока он стоял под прицелом, хотя испугаться ретивого дурака Серегина мог кто угодно.

Он справился со страхом, но не удавалось справиться с надеждой!

«Неужели все вернулось? – думал смятенно. – Неужели вернулось все… нет, не все, но хоть что-то из того, чем я владел раньше? Погибли Гроза и Лиза, и это меня освободило, и я снова… Надо попробовать. Надо попробовать!»

Ромашов огляделся. К нему приближалась тоненькая девушка лет семнадцати, в полосатой футболочке, узкой юбке и выбеленных мелом тапочках, – шла, ежась от ветерка, радостно встречая чуть ли не первый по-настоящему теплый весенний день, шла, слабо улыбаясь, и мысли ее были где-то… где-то далеко…

Ромашов был почти невменяем от желания проверить догадку.

О чем бы таком подумать, чтобы она не могла сделать безразличный вид, чтобы ее так и вздернуло от этой его мысли!

Грязное ее проймет. Точно.

«Сука, куда бежишь, пошли ко мне, поваляемся…» – И все в таком же роде, самое мерзкое, самое сальное, самое оскорбительное!

Он думал и представлял эту чистенькую девочку распростертой прямо здесь, на тротуаре, и он делал с ней, что хотел, крича от возбуждения и наслаждения…

Девушка прошла мимо, даже не покосившись на Ромашова, и ее нежное белое личико осталось не обагренным краской жгучего стыда, а взгляд – таким же отрешенным и мечтательным.

Она ничего не услышала! Он не смог! Ничего не получилось!

Ромашов чувствовал стыд и отвращение к себе, как будто и в самом деле был с ней в постели, но позорно оскандалился.

Что это значит? Почему получилось там и не получается здесь?!

Худо было ему на душе, так худо, но когда вспомнилось, что Марианну убили, а он не знает, куда кинуться в поисках пропавших детей Грозы, да еще сегодня надо непременно явиться на службу, стало просто невыносимо.

Москва, 1918 год

В голову били чем-то тяжелым. Гроза вздрогнул от боли, попытался открыть глаза, но не смог. Постепенно понял, что бьют не молотом, а голосом. Голос был басистый, тяжелый, веский:

– Скоро этот режим падет! Предрекаю не я один! Ульянов – ничтожество. Просто встал во главе этой шайки.

– Не согласен, что Ульянов-Ленин – ничтожество, – произнес кто-то более мягким голосом. – Следует признать, что и он, и Троцкий – люди недюжинные. Идут к своей цели напролом, не пренебрегая никакими средствами. Если это и нахалы, то не рядовые, своего рода гении политического нахальства.

– Нахалы? Воля ваша, слишком уж вы осторожны в выражениях, Николай Александрович! – загремел уже не так размеренно бас. – Атаманы разбойников и убийц! А ваш к ним пиетет вызван, конечно, влиянием вашего свояка, этого товарища Артемьева? Кажется, он достиг в своей должности степеней известных?