Любовь Лафайета

Мистер Кэрролл был в отъезде, и роль хозяина дома играл его отец — крепкий старик лет восьмидесяти с длинными седыми волосами по плечам. Он одевался просто и опрятно, держал себя с достоинством, обладал наблюдательным умом и чувством юмора. Четыре внука явно были предметом его гордости. Ужинали в большой столовой, за длинным столом с накрахмаленной скатертью, при свечах, отражавшихся в серебряной посуде. Гостям приготовили комнаты; хозяйка позаботилась о каждой мелочи, словно к ней приехала родня.

На следующее утро, оставив детей знакомиться и играть друг с другом, взрослые сели в коляску и отправились осматривать фруктовые сады и виноградники. Тропинка закручивалась вокруг холма до самой вершины; между каждыми двумя лозами были посажены мальвы и амаранты (мистер Кэрролл привёз эту идею из своих путешествий по Англии и Франции), что придавало всему пейзажу чрезвычайно живописный вид. Фредерика не ожидала увидеть ничего подобного и была поражена. Зато сам мистер Кэрролл, вернувшийся домой тем же вечером, её разочаровал: в отличие от своего отца и жены, он был неприятным человеком — грубым и, кажется, скупым; в его присутствии миссис Кэрролл вела себя иначе: улыбалась натянуто, держалась настороже, и Фредерика пожалела её в глубине души: бедняжка, не повезло ей с мужем.

Прогостив дней десять в уютной усадьбе, Ридезели с грустью простились с хозяевами и поехали дальше. Им надавали на дорогу всякой всячины, но это оказалось совершенно излишне: мало того, что обычай американцев предписывал давать путникам приют и сажать их с собой за стол, так теперь барон и баронесса продвигались по владениям лоялистов, считавшим своим долгом услужить союзникам.

Всё обещало счастливый конец их приключений, но прибыв в Элизабеттаун[21], откуда оставалось не больше пятнадцати миль до Нью-Йорка, Ридезели упали с небес на землю: там их дожидался приказ возвращаться на юг, поскольку Конгресс не согласился на обмен.

Возвращаться в Виргинию? Через влажную жару, в грядущий зимний холод? Фредерике стало плохо; перепуганный Фриц хотел позвать к ней врача, хотя бы хирурга, чтобы отворить кровь, но она удержала его: всё хорошо, она небольна. У них будет ещё один ребёнок.

Они повернули назад, но теперь Фредерика гораздо хуже переносила дорогу; они решили задержаться в Вифлееме, у моравских братьев. Здесь было так хорошо и покойно, чем-то напоминало милую родину… Листья на деревьях начинали желтеть, по утрам и вечерам уже было прохладно. Вся семья собиралась вместе; Фридрих читал вслух из какой-нибудь книги, Фредерика занималась шитьём (Августа тоже училась управляться с иголкой), потом молились на ночь, укладывали детей, а сами ещё немного разговаривали шёпотом. После стольких девочек у них должен, наконец, родиться мальчик! Фриц придумал ему имя — Америкус.

Так прошло полтора месяца. Однажды утром пришло письмо: генералу Ридезелю позволено приехать в Нью-Йорк. Фридрих скрывал от жены, что отправил просьбу об этом, — боялся огорчить её, разбив очередную надежду. Они немедленно вернулись в Элизабеттаун, сели там в лодку, переправившую их через Гудзон, и к вечеру были уже в Нью-Йорке. Их встретили у причала и отвезли в красивый кирпичный двухэтажный дом на тенистой улице, поросшей большими деревьями, сказав, что особняк предоставлен в их полное распоряжение. В самом деле, в доме были слуги, но не оказалось хозяев. Фредерике было от этого не по себе: не такие уж они важные птицы, наверняка это какое-то недоразумение. Она хотела допытаться у слуг, чей это дом, но те неизменно отвечали, что им приказано не отвечать на этот вопрос. Со временем баронесса всё же добилась своего и пришла в ужас: это был дом самого губернатора, Уильяма Трайона! Генерал Генри Клинтон успокоил её тем, что Трайон, получивший чин генерал-майора британской армии и командование пехотным полком, находится сейчас на Лонг-Айленде и не нуждается в этом доме. "Какой прекрасный, благородный человек!" — с чувством воскликнула Фредерика. Клинтон не стал её разубеждать, хотя сам был о Трайоне иного мнения. Этим летом он только и делал, что отвергал проекты губернатора, предлагавшего диверсии в тылу врага, но в июле Трайон всё же прошёлся по краю Коннектикута, спалив и разграбив Норуолк и добрую часть графства Фэрфилд, хотя Клинтон и запретил ему это делать. Цели своей Трайон так и не достиг: Вашингтон не увёл свою армию из долины Гудзона, а в американских листках британцев теперь выставляли варварами, воюющими с женщинами и детьми…