Любовь Лафайета

Графу Северному было двадцать восемь лет. Невысокий и невзрачный, он, однако, был исполнен собственного достоинства, говорил на безупречном французском языке, мгновенно и остроумно реагируя на реплики своих собеседников, отличался умением слушать, был прост и приветлив, выказывая при этом недюжинный ум и образованность: его познания выходили далеко за рамки военного дела. Миловидная графиня очаровала общество своей грациозностью, начитанностью и музыкальностью. Каждый день был расписан по часам: официальные приёмы, званые обеды, театральные представления, маскарады в Опере, посещение Королевской гобеленовой мануфактуры, фарфоровой мануфактуры в Севре и мессы в соборе Парижской Богоматери… Король и королева, сверстники гостей из России, расточали им своё внимание, улыбки и подарки. Во время прощального приёма в Версале (с оперным спектаклем, балетом и ужином на триста персон) граф Северный поклялся у колыбели дофина в неизменной верности союзу с Францией. Графиня же привела в восторг Марию-Антуанетту своим ожерельем из халцедона. Желая поразить её в свою очередь, королева заказала в Севре сервиз из шестидесяти четырёх предметов, обошедшийся казне в шестьдесят тысяч ливров: молочно-белый фарфор, снаружи покрытый кобальтом, был расписан золотом в подражание греческим амфорам, за исключением двух бокалов с портретами монаршей четы; разноцветная эмаль, оправленная в золото, подражала самоцветам. Все формы для отливки тут же уничтожили, чтобы сервиз остался в единственном экземпляре.

Гости отдавали должное французскому искусству жить, приобретая мебель, обстановку и гобелены для своего нового дворца в Павловске, однако пожелали осмотреть и госпитали, жилища бедняков, даже тюрьмы. "Чем дальше вы стоите по своему положению от несчастных и маленьких людей, тем ближе следует подходить к ним, дабы узнать и понять их", — пояснил граф Северный и привлёк к себе сердца тех, кто доселе оставался к нему равнодушен. Наконец, проведя три дня в Шантильи у принца Конде, русские уехали, и всё внимание вновь обратилось на Лафайета.

Адриенна уже не могла его сопровождать в театры на бульваре Тампль, на демонстрацию опытов с электричеством или на сеансы животного магнетизма доктора Месмера на Вандомской площади: она вновь ждала ребёнка, и беременность протекала тяжело. Госпожа д’Айен разрывалась между нею и недавно овдовевшей Клотильдой, которая от горя слегла в постель. Весной маркиз дю Рур неожиданно заболел оспой; Клотильду не пускали к нему во время болезни, опасаясь заразы, и она не смогла сказать ему последнее "прости". Больше всего мучений ей причиняла мысль о том, что муж не оставил ей ребёнка. Розалия и Полина, невесты на выданье, согласились привиться от оспы, и госпожа д’Айен вновь сделалась сиделкой. Особняк Ноайлей превратился в лазарет, Жильбер старался проводить там как можно меньше времени, считая дни до своего совершеннолетия и уже присмотрев дом на улице Бурбон, на другом берегу Сены, где они с Адриенной и детьми заживут своей семьёй.

Пока же он поселился в Версале, чтобы использовать любую возможность поговорить с королём о своих новых проектах.

Поражение де Грасса, попавшегося в ловушку между Гваделупой и Доминикой, привело к потере семи кораблей и девяти тысяч человек убитыми и ранеными, четыре тысячи пленных англичане увезли на Ямайку. Людовик XVI велел построить до конца года десять новых кораблей; его братья вызвались довести их число до дюжины. Лафайет твердил, что необходима новая экспедиция на Ямайку, вместе с испанцами, и вызвался отправиться туда с генералом д’Эстеном; король согласился на его разведывательную поездку в Мадрид. Военным министром был теперь отец Филиппа де Сегюра; надо будет склонить его на свою сторону. Связи при дворе значат очень много; говорят, своим назначением маркиз де Сегюр обязан благосклонности королевы к его сыну (который, кстати, недавно отправился в Америку вместе с группой молодых офицеров), тогда как главный министр Морепа держал на примете совсем другую кандидатуру.

Мария-Антуанетта теперь находила Жильбера интересным. Рождение дофина упрочило её положение, и она перестала остерегаться сплетен, без которых в Версале не могли обойтись, как без воздуха. Лафайет получил приглашение присутствовать при сеансе позирования, чтобы развлекать её величество рассказами об Америке, пока госпожа Виже-Лебрен будет писать её портрет.

У художницы было простоватое лицо с сочными губками и вздёрнутым носиком, которые придавали ей вид очаровательной наивности; она выглядела совсем юной, хотя была двумя годами старше Жильбера. Вооружившись кистями и палитрой, Элизабет стояла за мольбертом. Лафайет пристроился рядом и рассматривал картину.