Любовь моя

— Не смог Довлатов отринуть от себя Россию, хотя жил за границей. Случилась с ним такая «незадача», — ушла Жанна от обсуждения творчества. — Несмотря ни на что преданным оказался хотя бы родному языку. Я его за это уважаю. А Бродский сумел отлучить себя от родины, преодолеть ее притяжение, прижился за границей, получил неслыханную прижизненную славу, все мыслимые и немыслимые награды и почести. Счастливчик. В его жизни была одна трагедия — его ранняя смерть, — спасительно поменяла объект спора Жанна и тем самым дала мыслям подруг другое направление.

— Бродского прекрасно читает моя любимая актриса Алла Демидова, как-то по-своему, но, не ломая ритма автора. Его собственное равномерное чтение — то поступь командора, то заунывный вой, — отметила Инна.

— Бродский не для чтения, а для преклонения. Он больше явление лингвистическое, а мне смысл важнее. Проклюнутся, вылупятся ли еще ему подобные или мы обречены на взращивание и чтение поэзии современных посредственностей? Если только через сто лет? — спросила Аня.

— При наличии тотальной среды, — уточнила Инна.

— Говорят, кое-кто с трудом пережил получение Бродским Нобелевской премии, — понизив голос, сообщила Жанна.

— Злопыхательство, сплетни, — брезгливо передернулась Аня. — Никто не застрахован от губительной зависти. Наверное, не бывает так, чтобы не единой, не малейшей капельки яда обиды в душе соперников. Но не надо выдавать желаемое за действительное. Спросите сами себя с пристрастием… Рита мне рассказывала, как один писатель решил ее унизить. Пригласил вместе пообщаться с читателями, а сам слова ей не дал сказать. Рита по этому поводу пошутила: «Я не обиделась. У него есть смягчающее обстоятельство — отсутствие таланта».

— А я ни на какие награды не променяла бы счастливые детство и юность, если бы они у меня были, — неожиданно сказала Аня. — Глухое бездорожье моего детства, болезненное осознание обреченности в юности…

— И я, — тихим эхом прозвучал голос Инны.

— Я тоже, — сказала Жанна.

— Я не помню в своем детстве беззаботно-радостных счастливых дней. Часы, минуты случались… — задумчиво произнесла Лена.

*

— Захар Прилепин пишет круто, мощно, с какой-то истинно мужской, недюжинной силой. Он абсолютно мой автор, — сказала Инна.

— Его книги о величии духа, о милосердии, о влиянии рока на судьбу? — спросила Жанна.

— Я читала его «Санькя». Серьезнейшая вещь. Острая, злая, умная. О воспитании молодого поколения с болью в сердце заставляет задуматься. Откуда в его герое Саньке тупость и жестокость? Ведь не только водка тому причиной. Отсутствие… много чего в душе… Это тот предел, за которым кончается человек… А рассказ о том, как главный герой по бездорожью зимой вез хоронить своего отца, вообще выбил меня из колеи. Ну ладно, беспощадный бунт… Там все ясно: политика, мозги закомпостированы, стадное чувство, водка, дурость…. Враждебность, агрессия и ненависть скорее и проще объединяют людей, чем сочувствие и доброта. А тут что? Элементарная глупость, доходящая до идиотизма! Абсолютная деградация личности! Какое там самокопание, анализ! Не уметь просчитать и продумать самую простую бытовую ситуацию! Сам дурак и других тупо и властно вовлекает, заставляет мучиться. А если бы сосед не догадался и не вызволил их из беды? В пустой голове Саньки мыслям совсем не за что зацепиться? Дебил? Много ли у нас таких, с позволения сказать… мужчин? Страшно подумать, — разволновалась Аня.

— У Прилепина там каждая строчка с болью, с кровью. Вспоминаю с содроганием, — каким-то убитым голосом подтвердила Инна. — Ни жажды жизни у его молодых героев, ни ценности человеческой личности, ни целей. Даже сами себе не нужны… Хуже животных. У тех хоть инстинкты, а у этих… вообще ничего нет даже в зачатке… Монстры. Ужас! Это-то и пугает.

Тебе, Аня, педагогу, эта книга интересна, а простому народу она по фигу, — нарочно добавила Инна. — Думаешь, молодежь себя как в зеркале увидит? Таким типам как Санька уже ничего не поможет.

— Эта книга — предупреждение родителям, — твердо сказала Аня.