Любовь моя

— Для меня красота вмещает не только правду, но и доброту, и безмерную глубину тонких чувств. Правда без любви — это ложь, это кнут. Поэтому Роберта Рождественского я больше люблю. Он из прекрасных шестидесятых, из времени торжества поэзии! Но некоторые фразы Мандельштама поражают. «Когда б вернуть мне зрячих пальцев стыд и выпуклую радость узнавания». Может ли какой мужчина о телесной любви сказать более осязаемо?! — Это Лена сказала.

— Одна строка или одна политическая метафора Бориса Пастернака могла высветить столько, сколько не поймешь, прочитав десятки томов исторического содержания. Жаль, я не могу сейчас вспомнить и воспроизвести его слова о Ленине и революции. Мозги устали, — смущенно оправдалась Инна.

— Лена, кто из поэтов тебе предпочтительней? — спросила Жанна.

— Как и в музыке, я у любого автора беру с моей точки зрения самое лучшее.

— А я иногда, под настроение, не против причаститься стихами Вознесенского, почувствовать их музыкальность, — сказала Аня. — Лена, как ты считаешь, Цицерона, Апулея и Золя еще читают? Мне почему-то «Золотой осел» и «Земля», тайком прочитанные в детстве, вспомнились.

— Все сейчас пресыщены открытостью жизни и ее проблемами. Апулей уже не потрясает. Но еще радует, — хихикнула Инна. — Кто бы превзошел его по пылкости и трогательности! Вот было бы увлекательно!

— «Читал охотно Пастернака, а Апулея не читал». Нет, «Читал охотно Конан Дойля… Пинкертона…» — это, пожалуй, больше подходит современной молодежи, — вслух решила Аня. — Да уж… «Улисс» Джойса она, наверное, не знает.

— Сама-то ты с ним знакома? Насмелилась вникнуть? Сподобилась! Осилила?! — удивилась Инна.

Аня смущенно ответила:

— Пока не смогла одолеть. Он ввел в текст массу головоломок по его словам затем, «чтобы следующие триста лет критикам было чем заниматься, и чтобы обеспечить себе бессмертие». Он облекал в шуточную, прикольную форму вполне серьезные вещи и тем придавал им парадоксальное звучание. Это хорошо продуманное, внутренне идеально структурированное, но очень сложно устроенное произведение. Чем и отпугивает.

— Чем еще оно оригинально? — поинтересовалась Жанна.

— Язык трудный, может, и уникальный, но абсурдный. Как он жестко и своеобразно дает собственный портрет! В этом есть какая-то его странность, особливость, что ли… Писательство Джойса — его биологическая потребность, способ существования. Он «выписывает текст изнутри себя… как из желудка».

— Лена, ты тоже так считаешь? — спросила Жанна.

— Ленка у нас без заскоков. А тебе, Аня, стоит разнести такие понятия как нездоровая психика и талант, — посоветовала Инна.

— Это даже ученым и врачам не всегда удается, — парировала та.

— Джойс был правовестником новой литературы? — спросила Жанна.

— Не знаю. Большинство писателей-современников воспринимали его радикальные интерпретации негативно, не вбирали в себя. Физик Юнг считал, что у Джойса больное воображение, — ответила ей Инна.

— Мнение современников и потомков могут сильно разниться, — заметила Жанна. — Его наследниками я полагаю Самуила Беккета и Хармса — звезд абсурда и бессмыслицы. Они считали Джойса гением, утверждали, что у него в произведении поразительное сочетание сознательного и бессознательного.

— Большой писатель, как правило, не школу создает, а поле, в котором купаются последователи. Многие пытались подать себя как Джойс, но не то, не то… другое, не магическое, не затягивает, не вовлекает. Он выуживал свои тексты из потока подсознания. В нем масштабная космическая поэтика, универсум, вселенная! В нем вся английская литература, весь Человек. Как у тебя с английским? Не забыла? Почитай его в подлиннике. Это же музыкальное произведение! — посоветовала Инна.

— И все же в чем основная трудность его прочтения? — взялась упорно настаивать на разъяснении Жанна.

— В тексте нет автора, который обычно руководит читателем. Он не объясняет, как его понимать, как разобраться в мощных слоях хитросплетений его дискурсов.

— Тяжко без гида? — с усмешкой заметила Жанна.

— Я, конечно, не отношу себя к сверхвысоко квалифицированным читателям, но тоже не лаптем щи хлебаю, — спокойно, с достоинством ответила Инна. И Жанне стало стыдно за свой необоснованный и мелкий укол, тем более, что им она ничего не выигрывала.

Но Аня ее выручила привычным методом — перескоком в другую тему:

— Сейчас в основном взрослые читают что «надо», что может пригодиться в дальнейшей работе.

— Звучит кощунственно. А как же литература «для души»? — мгновенно откликнулась Жанна.

— «Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно!» — пропела Инна.