Любовь.mp3

— Да это был сон! Анабиоз! Забытье! Да какая разница! Я спал, Эрос, спал!! А ты думал, я покойник?! Ха-ха-ха!

— Так что же все-таки это было, а, Кондрат? — внезапно повторил Александр Иванович. Сделав шаг, он приблизил свое лицо к лицу Кондрата — на опасно близкое расстояние приблизил. Прищуренные глаза, губы, сжатые в выразительную, жесткую линию, не обещали парню ничего хорошего. — Получается, ты развел нас?

— Получается, — Кондрат невольно попытался отодвинуться от врача, да некуда — позади стена. — Чего вам от меня надо? Кто запрещал пользоваться снотворным?

— Ага, так это было снотворное? — погасив в себе гнев, Александр Иванович с недоверием рассматривал юношу.

— Ну да. Случайно идея накатила. Придумал меньше чем за час. Получилось, ха, что-то вроде новейшего снотворного. Классный яд для Ромео и Джульетты.

— Любопытно. Компьютерная программа вместо снотворного. Ну и как же она называется?

— Да название еще не придумал. Рабочее пока «Сон. гмб».

— Что ж это получается? — Эрос отказывался верить правде Кондрата. Абсолютно нелепой, бесчеловечной правде. Глянул на Палермо — друг продолжал лежать неподвижно, раскинув в стороны окровавленные руки. — Палермо, выходит, тоже толь… Должен проснуться?

— A-а, ты и ему руки порезал? Какой же ты кретин, Эрос!

— Сам ты кретин! — заступилась бедовая Марго. — Вечно со своими дурацкими шуточками. Ты Эросу жизнью обязан, понял?!

— Я?! Жизнью?! Офигела, что ли?!

— А я согласна с Марго, — вдруг поддержала подругу ироничная Заноза. — Эрос спасал вам жизнь. Бескорыстно, отважно… Откуда ему было знать про твой фигов яд для Джульетты? А?!

— Все, что у него было, — это Любовь. мп3, — совсем уж по-детски всхлипнула Огонек.

— Да шо вы ко мне привязались? Хотите, чтоб я ему в ноги поклонился? Не дождетесь! Он мне руки порезал, герой хре…

Кондрат не договорил — мать врезала ему такую оплеуху, что голова его, качнувшись от удара, ударилась о близкую стену.

— Подонок! — отчетливо произнесла Нонна Юрьевна. — Надо было Эросу трахнуть тебя. Чтоб на всю жизнь запомнил, петух безмозглый! Да разве кому захочется о тебя мараться?

— А я не верю, — вдруг твердо заявил Эрос. — Не верю, что это было электронное снотворное…

— И правильно, парень, не верь, — грустно улыбаясь, поддержал Александр Иванович. — Верь только в свою правду.

— Я не верю, — тихо повторил Эрос, — потому что Палермо еще… Он еще не с нами.

— Да куда он денется! Отоспится и будет как огурчик! Вы еще скажите, что Савл откинул коньки. Да Савл две недели как в Риме, у матери своей! Я сам ему билет на поезд покуп… — попытался встрять Кондрат, но тут же на него сердито зашикали. А Нонна Юрьевна грозно пообещала врезать еще раз.

— Давайте перенесем Палермо на диван, — предложила Огонек. — Все-таки на диване удобней.

— Верно. На диване удобней, — теперь уже веселей усмехнулся врач. И, глядя на Эроса, потрогал испачканные в крови волосы. Эрос виновато отвел взгляд.

— Да я не сержусь, парень.

— А при чем тут это? — еще больше смутился юноша; потом похвалил ни к месту. — Классная у вас картина получилась. Ален на ней такая…

— Понравилось? — врач продолжал ободряюще улыбаться. — От тебя, брат, теперь зависит, когда она снова станет такой.

Когда Александр Иванович и Эрос, бережно подняв Палермо за руки и за ноги, сделали лишь шаг в сторону дивана, Палермо воскрес. А может, и в самом деле проснулся.

* * *

— …Аленушка, прости меня! Ты можешь простить меня?

— Ален… Аленушка? Хм, прикольно. Ты никогда раньше не называл меня так.

— Я много чего раньше не делал. Как ты себя чувствуешь?

— Сейчас уже ничего. «Любовь созидает». Ведь я люблю тебя, Эрос.

— У вас, пацаны, что-то с памятью стало: любовь — это музей.

— Да помолчи ты, Кондрат! Дай им поворковать.

— Как-как, Палермо? На том свете, что ли, набрался?

— Аленка, как ты сказала? «Любовь созидает»? Ты знаешь это?!

— Ты спрашиваешь, знаю ли я это? Хм, я столько прошла…

— Ален, ты — слезливый музей!

— Кондрат, заткнись, мать твою!..

— Вот те на! А я тут при чем, а, Палермо?!

— Ой, извините, Нонна Юрьевна! Я и не заметил, как вы вошли.

— Прости меня, Аленушка! Прости! Я так виноват перед тобой…

— Ну-ну, ты еще заплачь.

— Счастье твое в том, Эрос, что мне по барабану, виноват ты или нет. И несчастье мое, что я люблю тебя. Люблю как ненормальная!

— «Любовь покрывает множество грехов».

— Кондрат, неужели это ты сказал?! Не верю своим глазам!

— Ты хотел сказать — ушам.

— Да, Гапон, так странно слышать от тебя такие слова.

— Ничего тут странного. Это ж не мои слова — Филиппа.

— Сынок, по-моему, ты заметно поумнел.

— Ну да, после того как ты двинула меня головой о стенку.

— Прости, сынок, но ты ж сам виноват.

— Что там, Ален, к чему ты прислушиваешься?

— Что там, Аленка? С тобой все в порядке?

— Обними меня, Эрос.

В открытое окно кухни, где Нонна Юрьевна угощала ребят чаем с прошлогодним клубничным вареньем, залетела песня. Как шальная оса, залетела на невидимых крыльях июньского ветерка. Падкая на сладкое человеческое счастье песенка какое-то время металась по кухне, отражаясь от стен. Но вдруг прозрачным мотыльком покорно замерла на левой руке Ален.