Любовь на коротком поводке

 — Много лет. — Она качает головой со стянутым на затылке хвостиком. — Лапочка, это все уже ПРОИСХОДИТ. Скорее, чем ты думаешь. И если я этот факт могу признать, то почему не можешь ТЫ? Лично я жду не дождусь, когда придет конец всему этому … санитарному дерьму. — Она искоса смотрит на прокладку и потом швыряет ее, как маленькое копье.

— Не дури. — Не знаю, почему эта тема так меня задевает, но таки задевает. — Ты же сама говорила. Как только ты освободишься от всего этого «дерьма», какая у тебя останется альтернатива? Приливы, замена гормонов, недержание, остеопороз. Тоже мне, переходный период! Ликантропия для женщин. В одиночестве в своем собственном доме полной луны не требуется.

На лице Карен теперь появилось заинтересованное выражение.

— Лик… как дальше? Продолжай, Кэти. Куда ты ведешь?

— Да никуда. — Внезапно я чувствую приступ злости на себя за то, что проявила такую горячность по поводу, который меня вовсе не должен был беспокоить. — Это просто такое выражение — переходный период. Как будто превращаешься в оборотня или что-то в этом роде. Климакс! — Я ежусь. — Все, что мне видно, это пара мохнатых лап, торчащих из рукавов моей блузки. Вместе с волосами, которыми я зарастаю с ног до головы. И еще — большой горб, как у Квазимодо!

Карен взвизгивает от смеха. Это настоящий визг, стаккато и подвывание. Она сжимает свои руки на манер звериных лап и с притворным ужасом рассматривает их.

— Все равно что заснуть при полной луне! Представляешь? Все эти климактерические ЖЕНЩИНЫ-оборотни бродят там, выслеживают добычу… Кэти, ну что я говорила? В тебе ЭТО есть!

Если и есть, то глубоко внутри, вот пусть там и остается. Но Карен уже не сбить, раз она забралась на борт, желая доказать, что умеет летать.

— Знаешь, — скромно замечаю я, — наверное, есть места, куда ты можешь с этим пойти. Как будто климакс — это своего рода синдром. Как же это будет? Синдром пожилого возраста. СПЖ — коротко. Поняла? Вроде СПИДа?

Но я вижу, что она меня уже не слушает. Она снова принялась метаться по комнате, напоминая мне сцену из фильма ужасов.

— Где-то там бродят стаями… нет, неверно. НЕ стаями. Пусть бродят ПООДИНОЧКЕ. Одинокий волк. Да, так пойдет. НОЧНОЙ охотник! Очень страшный, на четвереньках, горб на спине, одна мохнатая бровь ПРЯМО через… Стучит в окно какого-нибудь блудливого мужика. Затем ныряет в кусты и, скрючившись, ждет, когда тот покажется, чтобы узнать…

Я испытываю то же неприятное чувство, что и в «Канадском гусе», когда Карен повествовала о любителе сисястых телок. Куда она с этим пойдет? В самом буквальном смысле? И почему туда же вдруг захочет пойти какой-нибудь здравомыслящий человек?

Звонок в дверь отвлекает меня от необходимости решать, задавать ли этот вопрос. Однако моей благодарности надолго не хватает — потому что за дверью я обнаруживаю своего старого друга О’Райана.

Из всех знакомых мне людей, за исключением, пожалуй, Карла Харта, Мик О’Райан как раз тот человек, кого я бы не хотела посадить в гостиной рядом с Карен. Поскольку всегда можно рассчитывать, что О’Райан будет косноязычен и смущен в присутствии любой женщины, которая не готова без конца улыбаться, станет говорить очень мало такого, что может показаться ей угрожающим, и, в общем и целом, будет обращаться с ней со спокойной обходительностью, которая требуется от человека, пытающегося заставить очень пугливую и строптивую лошадь есть овес из своей шляпы.

Что же касается Карен и ее шансов произвести умиротворяющее впечатление… что же, мне как раз пришло в голову поинтересоваться, куда же делась та прокладка, которую она кинула в направлении моего дивана, — очень хотелось бы знать.

* * *

О’Райан, который еще в дверях заявил, что забежал на минутку, торчал здесь, казалось, уже несколько часов. Он удивил меня легкостью, с которой он беседовал с Карен насчет его работы над «Удивительной Грейс» и той существенной роли, которую он сыграл в моем приеме туда на работу.

— А, значит, это ВЫ — тот злой гений, — восклицает Карен к явному удивлению О’Райана, которого раньше никогда не причисляли ни к злым, ни к гениям. — Вы знаете, перед Кэти открывалась карьера настоящего писателя, если бы телевидение не загубило ее талант.

— Кэти? — Еще больше озадаченный О’Райан переводит взгляд с Карен на меня с таким странным видом, будто он умудрился пропустить изменение в съемочной группе.

— Это мое старое прозвище, — объясняю я ему. — Которое я ненавижу. И моя старая подруга Карен об этом прекрасно знает. Вот на чем, вкратце, зиждется наша долгосрочная дружба.

— Я тебя понимаю. — Он сочувственно кивает. — Все Мейджоры должны отзываться на Грейс, когда они находятся на съемочной площадке. Их на это натаскивали, ты же понимаешь. Но должен тебе доложить, им это вовсе не нравится.

— Видишь ли, — перевожу я его речь для Карен, — всех собак в шоу на самом деле зовут Мейджор. И большинство из них — вообще кобели.