Любовь на краю света

Подойдя к столу, Элиза открыла сумки и достала всю оставшуюся снедь.

— У нас есть хлеб, фрукты, немного сыра да еще горсточка орехов. — Подняв голову, она увидела, что Джереми что-то ищет впотьмах за открытой дверью хижины. — Что там?

— Боюсь, я не настолько искусный охотник, чтобы поставить капкан на кролика, а забивать овцу или ягненка (даже если нам удалось бы их поймать) было бы неблагоразумно, — отозвался Джереми, продолжая поиски. — Однако, — он вынырнул из мрака, держа в руках длинный прут, обвитый тонкой бечевкой, — пожалуй, я смог бы поймать нам пару форелей. — Он широко улыбнулся. — Я слышал неподалеку шум ручья. Пойду посмотрю, что тут водится, пока окончательно не стемнело.

Заразившись его воодушевлением, Элиза вышла из хижины следом за ним. Джереми пересек небольшую полянку и, остановившись, кивнул в сторону выложенного камнями круга в самом ее центре:

— Вы не думаете, что проще будет приготовить рыбу здесь, чем в доме? Может, попробуете развести огонь?

— Хорошо, — откликнулась Элиза.

— Трутница в сумке.

Джереми скрылся за деревьями.

Дойдя до края поляны, Элиза увидела ручей, сбегавший по склону холма. Он весело бурлил и пенился, пробиваясь между скалами и образуя внизу небольшое озерцо. Этот водоем отделяло от домика не более двадцати ярдов.

Должно быть, поэтому хижина здесь и стоит, решила Элиза.

Увидев, как Джереми остановился на берегу озерца и возится с бечевкой, прилаживая крючок, она оставила его рыбачить (она ничего не смыслила в рыбной ловле), а сама принялась искать под деревьями хворост.

Май только начался, вдобавок беглецы забрались высоко в горы, холодный ночной воздух здесь оставался сухим, а сумерки, к счастью, длились долго. Элизе никогда не приходилось разводить костер самой, но, в конце концов, ей удалось разжечь небольшое пламя. Старательно поддерживая его, она понемногу подбрасывала в огонь ветки, и вскоре на камнях запылал вполне сносный костер. Довольная плодами своих трудов, Элиза проворно обошла поляну и собрала целую гору сучьев.

Джереми все не возвращался. Посмотрев вниз, Элиза увидела, что он неподвижно стоит у кромки воды, а удочка в его руках слегка покачивается. Фигура его была все еще отчетливо видна в сгущающихся сумерках. По черному небу плыла луна, придавая серебристый отблеск каждой линии его тела.

Вернувшись к костру, Элиза задумалась, как приготовить рыбу. Она снова вошла в хижину, нашла подсвечник, зажгла свечу и принялась искать что-нибудь подходящее среди кухонной утвари, сложенной возле очага.

Ей потребовалось немало времени, чтобы разобраться, для чего предназначены некоторые из этих загадочных предметов. Остановив, в конце концов, свой выбор на железном вертеле, она вышла к костру, и в эту минуту на поляне появился Джереми с удочкой и двумя крупными рыбинами в руках.

Широко улыбаясь, он остановился у костра и гордо продемонстрировал свой улов.

Элиза, улыбаясь, выразила восхищение.

— Прекрасно! — Она смущенно посмотрела на Джереми. — И что теперь?

Выпустив из рук удочку, Джереми разложил рыбу на густой траве.

— Я выпотрошил форель у ручья, так что нам нужно лишь… — Взяв в руки длинный вертел, он ловко насадил на него одну рыбину, продев острый железный прут вдоль хребта от головы к хвосту. — Мы поджарим их по очереди.

Джереми укрепил вертел над огнем на двух треногах, расставленных по обе стороны от костра.

— Вот так.

Отодвинувшись, он расположился на траве рядом с Элизой.

Сидя плечом к плечу, они наблюдали, как поджаривается рыба. Взяв из кучи веточку, Джереми поворошил в костре горящие сучья.

— Вся хитрость в том, чтобы не спешить. Пусть рыба попечется подольше. Мы ведь не хотим, чтобы она обуглилась?

Элиза кивнула. Джереми заглянул в ее улыбающееся лицо, и сердце его наполнилось радостью.

В следующее мгновение она поднялась на ноги.

— Я принесу хлеб и тарелки.

Джереми остался сидеть возле костра, наблюдая, как аппетитно шипит рыба над огнем.

Вскоре вернулась Элиза с двумя оловянными тарелками, грубыми вилками, ножом и кружками с водой. Помогая ей устроить ужин на траве, Джереми с удивлением подумал, что никогда в жизни не чувствовал себя таким счастливым. Радость так и бурлила в нем.

Извечное древнее чутье подсказывало ему, что это чувство не стоит исследовать и подвергать анализу, но разум не желал уступать. Его острый, отточенный ум ученого привык анализировать, это происходило непроизвольно, независимо от обстоятельств. И все же по каким-то неведомым причинам на этот раз в нем победило желание наслаждаться мгновением, просто быть, не задумываясь о собственных скрытых побуждениях и желаниях.

Ему захотелось раствориться в потоке жизни.

Какая-то часть его существа, более мудрая и искушенная, знала, что подобные мгновения слишком редки, чтобы бездарно тратить их на тревоги и сомнения, ими нужно наслаждаться без раздумий и колебаний.