Любовь на острове чертей (сборник)

Тогда он заплакал, навзрыд, захлебываясь. Обычно, когда он так плакал, мама брала его на руки, и прижимая к себе, начинала чуть-чуть раскачиваться, словно баюкая. Он думал, что и сейчас она поступит так же, но мама не двигалась, только смотрела на него, улыбаясь.

— Мама, мамочка, — голос тоже не повиновался Шмулику, и он еле слышно шептал, пробиваясь сквозь рыдания. — Я уже не хочу собачку, возвращайся, возвращайся скорее.

— Мы не можем вернуться, сынок, — сказал папа, едва заметно шевеля губами. — Мы подождем, когда ты придешь к нам.

— Тогда я разбужу бабушку, — предложил Шмулик, — и мы с самого утра поедем.

— Это невозможно, — покачала головой мама. — Ты попадешь сюда, когда придет время. Но это случится еще нескоро.

— А когда, когда же это случится?

— Через много, много лет.

«Шимон не врал, — вдруг понял Шмулик, — это бабушка и Хана обманывают меня».

— Арабы вам сделали пиу-пиу, да, папа? — произнес он, обращаясь к отцу.

— Да, сынок.

— Тогда я возьму у Шимона волшебный пистолет и сделаю пиу-пиу всем арабам! Я буду стрелять целый день, пока ни одного не останется, ни одного, ни одного, ни одного…

Он снова заплакал. У него заболело что-то внутри, слева, впервые в жизни, словно кто-то вонзил туда иголку и медленно поворачивал, надавливая сильнее и сильнее.

Из салона донесся треск, свечи догорали и гасли, одна за другой, точно повинуясь приказу и в их меркнущем, плывущем свете, фигуры родителей таяли и оплывали, подобно свечам.

— Не надо ни в кого стрелять, — сказал папа. — Видишь, на столе книгу?

— Вижу, — ответил Шмулик, переводя взгляд на толстенный том в черном, тисненом золотом переплете. Мама всегда листала его в субботу, пока папа молился в синагоге.

— Учи эту книгу. Вместо пиу-пиу.

— Но я же не умею читать!

— Научись, — предложила мама. — Завтра с утра попроси бабушку. Обещай мне.

— Обещаю, — прошептал Шмулик. — Завтра попрошу. С самого утра, обещаю, завтра, с самого утра…

Красавица Циля

Они поселились в соседней квартире лет двадцать назад. У нас общая стенка и смежные балконы. Весной и осенью, когда не работают кондиционеры, и свежий ветерок с ковбойской лихостью врывается в настежь распахнутые окна, мы слышим каждое слово друг друга.

Хаим и Циля. Он — смуглый, высокий сефард, с шевелюрой из смоляных, туго закрученных пружинок. Оливковые глаза, мягко очерченный подбородок, тонкие усики. Большой поклонник баскетбола — «Маккаби Тель-Авив» — лучшая команда в мире. От бесконечного шума спортивных телетрансляций нас спасала только его работа. Хаим служил в «ЦИМ» — израильском пароходстве и многие месяцы проводил в рейсах.

Голос у него был низкий, с бархатным «р».

— Циля, сердце мое, — приговаривал он к слову и не к слову.

— Он ее полирует, как чистильщик праздничную обувь, — в сердцах говорила моя жена, закрывая окна. В доме становилось жарко, но слышать умильные придыхания Хаима жена больше не соглашалась.

— Ты просто завидуешь Циле, — утверждал я, отодвигая обратно створку. — Давай, я тоже начну тебя называть солнышком или лапочкой.

В ответ жена одаривала меня взглядом мегатонной интенсивности. Если Хаим возвращался из рейса весной или осенью, мы просыпались посреди ночи от его вздохов.

— О, о, — Циля, красавица моя, — шептал Хаим, и тишина приносила к нам каждый обертон. — Птиченька, рыбонька, зайчик сладкий!

— Ах, Хаим, Хаим, Хаим, — вторила Циля.

Я не раз собирался нарушить безмолвие ночи вопросом о зоологической совместимости таких определений, но так и не решился потревожить интимную жизнь моряка.

Циля — щуплая, остроносенькая, с плоскими бедрышками и цыплячьей грудкой. На ее лице царили чувственные негритянские губы. В птиченьки ее, пожалуй, еще можно было записать, но никак не в сладкие зайчики. Эти животные вызывают в памяти нечто пушистое, круглое, мягкое и ласковое, Циля же была угловатой, сухощавой и довольно резкой. Назвать ее красавицей мог только самый отчаянный фантазер. Но, судя по всему, именно он ей и попался.

В юности, сразу после замужества и после вселения в соседнюю с нами квартиру, желтые волосы Цили еще создавали некую видимость прически. С годами они то ли усохли, то ли просто повылезали и, насколько ее облик сохранился в моей памяти, с двух сторон Цилиного лица свисало нечто прямое и тусклое, походившее на застиранную пеленку.

Родить ребенка Хаиму и Циле не удавалось довольно долго. Они изрядно потратились на врачей и экстрасенсов пока плоская поверхность между Цилиных бедер начала вспухать. Беременные женщины обычно дурнеют, Циля же превратилась в настоящее чудовище, с огромным животом, толстыми ногами, расползшейся физиономией покрытой гадкими коричневыми пятнами. Удивительно, что уже спустя три месяца после родов она вернулась к состоянию первоначальной тщедушности.