Любовь, обман и бриллианты.

– Ну и чёрт с вами, – махнул я рукой. – И она в самом деле стоит миллион долларов?

Ольга, по-прежнему глядя в окно, ответила:

– Приблизительно. Самая ценная вещь в шкатулке – табакерка, подаренная императрицей Анной Иоановной Петру Ласси за Крымский поход. Золотая. На крышке выложена рубинами буква "А", а вокруг изумруды. По углам тоже четыре больших изумруда, а по периметру в два ряда бриллианты. Одни только камни тянут штук на пятьсот-семьсот. А если учесть, что это историческая реликвия, то "лимон" запросто может набежать. Во всяком случае, судя по каталогам, там и за худшие вещицы дают большие деньги.

– А откуда она у вас?

– Долгая история. Расскажу как-нибудь на досуге. Она ещё в революцию попала в нашу семью.

В это время Светлана сообщила, что им пора, и внучки пошли встречать бабушку, чьи драгоценности они так бездарно проворонили.

Вскоре они вернулись с тепло одетой старушкой, и мне пришлось снова выбираться из машины, чтобы дамы могли сесть назад. Но перед этим старушка цепким взором окинула "восьмёрку" и, заметив ободранное Ольгой крыло, не преминула отреагировать соответствующим образом:

– Ты что, опять отцову машину разбила? Гоняешь, как ненормальная. Я с тобой и ездить-то боюсь. И мне ведь ничего не сказала. Вся в мать. Нашкодите, а потом прячетесь по углам.

– Бабушка! Перестань! – улыбнулась Ольга. – Ты компрометируешь нас перед Сашей. Не выдавай ему семейные тайны. Что он о нас подумает?

– Узнает, какие вы есть, – ответила бабушка, с трудом усевшись на сиденье. – Пусть уж лучше раньше узнает, чем позже.

Поднявшись в квартиру, бабушка сурово отчитала внучек за то, что в доме не убрано, обеда нет, и они не подготовились к встрече старого, больного человека. Сёстры молча, как провинившиеся школьницы, стояли перед ней, опустив головы. Ольга попыталась было оправдаться тем, что у них совсем не было времени, на что бабуля ответила:

– Бегать, крутить хвостами у вас всегда есть время, а приготовить квартиру к приходу бабушки из больницы времени нет.

Я не вмешивался в семейные неурядицы. Молча стоял в прихожей и представлял, как лет через сорок-пятьдесят Ольга станет такой же "доброй" старушенцией, гоняющей внуков. Эта картина меня позабавила, и Ольга, взглянув на меня, ущипнула за руку, тихонько прошипев:

– Ты что ухмыляешься? Тебе смешно, да? Не забыл ещё, что должен сообщить ей о шкатулке?

– Ты, вместо того, чтобы шептаться со своим кавалером, сходила бы в магазин и аптеку. – Слух у бабули оказался совсем неплохой. – А ты, – обратилась она к Светлане, – принимайся за уборку. – А ты, – ткнула она пальцем в меня, – иди на кухню и поставь чайник, нечего истуканом в коридоре стоять.

Старушка скрылась в своей комнате, а мы бросились выполнять её распоряжения.

Когда она появилась на кухне, я решил начать издалека – как-никак у человека больное сердце. В конце концов, ей надоело слушать моё вступление, и она решительно потребовала, чтобы я сказал, что случилось.

– В общем, вашу шкатулку с драгоценностями украли, – выдохнул я и приготовился оказать первую помощь или хотя бы подать стакан воды.

Как всегда при моём общении с этой семейкой я ошибся. Против моего ожидания никакой истерики не случилось. Бабушка даже не запустила в меня кружку с горячим чаем. Вместо этого она рассеянно помешивала в ней ложечкой и задумалась, подперев голову рукой, точь-в-точь как это делали её внучки. Наконец она произнесла:

– Ну и шут с ней. Я всегда знала, что это случится когда-нибудь. Хорошо хоть, что никого не зарезали из-за неё. – Ещё немного помолчав, она спросила: – Как это случилось-то? Воры сюда залезли что ли?

Я кратко рассказал, как всё произошло. А поскольку Эдик был скорее другом Светланы, чем Ольги, то старушка предположила, что Светлана и виновата в краже. Я пытался её переубедить, но бабушка ответила:

– Она тихоня-тихоня, а способна на всё. Это Ольга – огонь. Быстро вспыхивает и скоро гаснет. Я ей и доверяю больше, потому что она ничего не скрывает – что на уме, то и на языке. Захотела быть самостоятельной – живёт отдельно. А Светка всё исподтишка.

– А зачем вы квартиру сдаёте? – перебил я бабушку. – Вы сдаёте, а Ольга снимает. Она могла бы и в вашей жить.

– Не захотела в моей жить. Район ей наш не нравится. Да и квартира тоже. А отцов друг тоже за границу уехал. Вот Ольга как бы и приглядывает за квартирой, и живёт в ней. Платы он с неё не берёт, только за коммунальные услуги она сама платит. Так вот мы и живём. Да и родители ещё помогают. А Светке всё не нравится. Я её и утром разбужу и вечером спать уложу. И покушать всегда приготовлю. Чуть ли не горшок за ней выношу. И слова лишнего сказать боюсь. Она как зыркнет, бывает, так мне и не по себе становится, а взгляд нехороший. Ума же нисколько нет. С кем ни свяжется, всё негодяй окажется. И немец этот, Пауль. Что за человек, разве его поймёшь, если он по-нашенски ни слова не говорит.

– Ни слова? – переспросил я, удивляясь не столько неумению немца говорить по-нашенски, сколько вообще его появлению после клятв Светланы, что она знать не знает никакого немца. – А как же они общаются?