Любовь одной актрисы

Игор пошел вперед, выводя нас с пристани, повел на крутую дорожку, которая терялась в вышине. Он вел нас в город – пустой, брошенный, страшный в своем одиночестве. Спустя час мы худо-бедно добрались до главной площади. Оставленные наспех дома, трактиры, пустые дороги. Никого и ничего. Жуть.

Багровый закат над горами осветил пустые улицы инфернальным красным цветом. Залил алым брусчатку, зловеще отразился в окнах. По спине бодрым табуном промаршировали мурашки.

– Все ушли за спасением. Чем дальше от города, тем больше шансов. Но и так умерших должно быть очень много, – приглушенно сказал Игор. – Скажи, ты знал об этом, когда даровал людям археи? Знал, что люди будут умирать, если ваши потомки погибнут?

Оборотень остановился, решительно развернулся, пристально глядя на Акатоша. Бог тоже остановился. Тяжело вздохнул и посмотрел на оборотня, не собираясь отводить взгляда.

– Не знал.

Игор молча кивнул, принимая ответ.

– Я все исправлю. Получу свою силу и сделаю все так, как было раньше. Заберу археи, и больше никто не пострадает.

На это оборотень ничего не сказал, уверенно ведя нас вперед.

– Через день мы должны выйти к стоянке каравана, я знаю, где это. На ночь остановимся на постоялом дворе на выходе из города. Идти придется в темноте, но дорогу я знаю.

Я кивнула, не собираясь лезть ему под руку с расспросами и разговорами. Пусть сам с собой разбирается, и со своими чувствами тоже. Если горный король и вполовину такая же сволочь, как Мавен, то свое он заслужил. А что из-за его смерти пострадали обычные люди… Жаль, конечно, но старый горный король мог бы жить дальше, только получив чей-то архей, только забрав чужую жизнь. И тут сложный философский вопрос: стоит ли жизнь нескольких ради сотен и тысяч? Кто-то уверенно скажет: «Да! Стоит! Они должны принести себя в жертву ради благоденствия других».

Но будут уверены в своих словах ровно до того момента, пока им самим не предложат добровольно-принудительно умереть ради мира во всем мире. Уверена, их позиция пошатнется. Я едва не стала такой жертвой, и очень рада тому, что жива и дышу.

Далеко мы не ушли – Акатош уже едва переставлял ноги. Да что же с ним такое?

– Игор, – тихо позвала я, – на пару слов.

Мы усадили Акатоша отдохнуть на крыльце брошенного дома, дали ему горбушку хлеба и отошли в сторонку.

– Ты не замечаешь, что Акатош… Ну, слабый очень. У меня сил еще хватает, а он едва плетется. Я вообще пару раз замечала, что он чуть не упал – о камешек запнулся. Да и до этого…

Игор помрачнел еще сильнее.

– Он слабее, чем я. Это ненормально.

– Ну, может, его так шарахнуло из-за того, что он стал человеком? Сил мало, да и не привык еще, – с сомнение протянул он, но я видела, что он не очень-то верит в собственные слова.

– Нет, тут дело в другом, и я подозреваю, что нас ждут неприятности. Уже давно это подмечаю. Он иногда щурится так, словно у него очень сильно болит голова, и иногда у него дрожат руки, когда он ест – очень заметно, когда он держит ложку. Он много спит, мало разговаривает, как будто… ну, бережет себя, что ли. Старается не тратить энергию, которой очень мало. Так ведут себя очень больные и слабые люди.

Игор нахмурился, задумался.

– И что делать?

– Да спросить. Может, он нас не хочет пугать, может, есть еще какие-то причины… Не знаю.

– Так давай спросим.

Мы вернулись, но Акатош, выронив надкусанную горбушку хлеба и облокотившись на дверь дома, сладко спал.

– Тьху… Будим и идем дальше или тут остановимся?

Игор огляделся.

– До постоялого двора, который я знаю, идти часа три-четыре. Он по пути, но, думаю, лучше остаться.

Я кивнула. Мы попробовали растолкать Акатоша, но он ни в какую не открывал глаз, только сонно отмахивался от нос. Мы плюнули и сгрузили его ненадолго у крылечка, вошли в дом. Пахнуло пылью и затхлостью, плесенью, кислым молоком. Игор нашел лучины, зажег. В неровном свете пляшущего огонька вынырнул добротно сколоченный деревянный стол, накрытый скатертью. Миски с плесневелым супом, такой же зацветший каравай хлеба и нечто склизкое, в чем с трудом можно было опознать сыр. Разбитый кувшин на полу и разлитое скисшее молоко. Тряпки, раскиданные по всей кухне, видимо, в страшной спешке.

– Сейчас…

Игор, отлично ориентируясь в темноте дома, ловко разжег огонь в печи. Отыскал у входа корзину с маленькими фосфоресцирующими шариками, поставил у огня.

– Сейчас расса напитается светом. Разложим, и будет как днем.

Я во все глаза смотрела на белые шарики, которые с каждой секундой становились все ярче и ярче. Ага, вот эти странные штуки я принимала за лампочки!

Наконец корзина с шариками засияла, словно в ней лежали новогодние гирлянды.

Игор сыпанул это рассы на подоконник, разложил на столе, подвесил в специальное кашпо сверху. Тут же стало светло.

– Устроимся тут. Поспим до рассвета, а утром расспросим Акатоша.

Я кивнула. Пока Игор возился со спящим богом, сгребла со стола в полотняный мешок пропавшую еду, собрала валяющиеся вещи, подобрала черепки разбитого кувшина.