Любовь, опрокинувшая троны

– Это не царь! – согласно закричали в толпе. – Это не Дмитрий! Дмитрий Иванович жив! Государь жив! Это не он!

Крики закачались от края до края площади вздохами огромного облегчения. Плач прекратился, москвичи стали потихоньку расходиться, унося по домам радостную весть:

– Убили ляхи с утра какого-то Отрепьева. А царь Дмитрий Иванович жив! Прячется где-то от изменников, но жив!

В затихшем дворце неожиданно обнаружилась царица Мария – Марианна. Василий Иванович, получив сие известие, бросился туда, застигнул крохотную полячку в окружении свиты. Замер, вперив в нее тяжелый взгляд.

– Где твой муж? – наконец спросил он.

– Ночью в постели ласкал, ныне по делам ушел! – дерзко ответила маленькая женщина.

Князь Шуйский немного подумал и предложил:

– Коли хочешь жить, самозванка, то покайся прилюдно, что муж твой – Гришка Отрепьев, беглый расстрига. Иначе камень на шею, и в омут, как ведьме положено!

– Лучше умереть царицей, нежели расстриговой женой вековать! – звонко выкрикнула полячка. – Убивай, проклятый Иуда! Не стану на себя наговаривать!

Княгини переглянулись. Этакой прыти от девчонки, только что прятавшейся под юбкой, они явно не ожидали.

– Не искушай меня, ведьма, – покачал головой Василий Иванович. – Не искушай.

Он еще немного подумал и распорядился холопам:

– Отведите ее к остальным ляхам. Потом решу, что с ними делать.

Ругаясь себе под нос, князь вышел на свет – и тут перед крыльцом спешился Игнат, забежал на несколько ступеней и поклонился:

– Княже, убитого опознали! Это Петр Борковский, дворцовый холоп. По приметам всем, родичами названным, именно он выходит.

– Вот же кабаний клык мне в ребра! Все одно к одному! – сжал кулаки Василий Иванович.

Весь его тщательно проработанный и безупречно исполненный план катился в тартарары только потому, что проклятый бородавчатый коротышка вздумал заночевать не в своих хоромах, а в недостроенном дворце супруги! И его не удалось застигнуть сонным в своей постели…

– Приказывай, княже! – ждал ответа преданный холоп.

– Сожгите труп, пепел забейте в пушку, да выпалите, чтобы и следа не осталось! – распорядился Василий Иванович. – А то как бы его еще кто-нибудь не опознал.

– Слушаюсь, княже… – Холоп запрыгнул обратно в седло.

Князь Шуйский, стоя на крыльце, задумчиво кусал губу.

Можно сжечь мертвого лжецаря, можно выстрелить из пушки его прахом. Однако это не станет залогом того, что Дмитрий не возродится снова! Уж больно живуч оказался коротышка: второй раз мимо смерти проскальзывает… Дмитрия Ивановича требовалось убить. Надежно, накрепко – так, чтобы не возродился.

При отсутствии тела – хоть живого, хоть мертвого – задача не из простых.

Григорий Отрепьев оказался прав в своих подозрениях – уже на следующий день после начала смуты в числе предателей оказался сам Пафнутий, митрополит Крутицкий и Сарский! Тот самый, что помогал ему добыть документы об истинности происхождения царевича Дмитрия, отбывал за сие ссылку и по воцарении истинного государя столь высоко правителем возвеличенный! И вот теперь нежданно-негаданно именно Пафнутий ворвался во главе шуйских холопов в покои патриарха Игнатия, громко обвинил святителя в потворстве еретикам и содомитам, венчании схизматиков и покровительстве лютеранам и своею волей запер старика в подвале, приставив к нему крепкую охрану.

После этого диакон Чудова монастыря сразу почувствовал себя в здешних стенах крайне неуютно. Как бы и про него самого тоже не вспомнили!

По счастью, вершителям судеб державы ныне было не до худородной мелюзги. Покуда заговорщики торопливо меняли патриархов, воевод и дьяков, начальников в приказах, тюрьмах и полках, писарь и отец Прокопий запрягли телегу, сказав трудникам, что отправляются за овсом, потом принесли и положили на возок завернутого в двойную рогожу раненого, сверху закидали корзинами – и поехали со двора…

Впрочем старания монахов оказались излишними. Стража и кремлевских, и городских ворот стояла в беспечности. Никто не отдавал приказов кого-то ловить, искать, проверять. Гришка Отрепьев вроде бы как был торжественно мертв и потому никак не мог оказаться иноком с чернильницей на поясе и сумкой на плече, надвинувшим на голову капюшон и сидящим в телеге спиной к возничему.

Выезжающим полякам тоже никто никаких препятствий не чинил. Оставив под замком Юрия Мнишека с дочкой и застигнутой в Кремле свитой, Василий Шуйский позволил всем прочим иноземным гостям спокойно уехать домой. Он даже издал указ, повелевая москвичам вернуть все награбленное во время бунта, но горожане почему-то не поспешили исполнять это повеление.

Когда монахи подъехали к деревне Одинцово, обоз Бернарда Мнишека стоял уже здесь. Мальчишка, одетый ныне в простеганный проволокой зипун, с серьезным видом подошел к Отрепьеву. Писарь молча откинул край рогожи.

Шляхтич всмотрелся в бледное лицо с двумя большими родинками, прищурился, кивнул.

Слуги подняли живой груз и перенесли его в крытую тисненой кожей кибитку, украшенную вензелями и коронами.