Любовь под боевым огнем

– Главное – нужно слушать, – решил совет, – нужно слушать, куда роют эти свиньи.

– А чтобы им помешать, я назначаю на завтрашний день вылазку! – объявил сардар, любивший проявлять свою абсолютную власть. – Отец, скажи людям Писания, чтобы они весь день просили помощи у Аллаха.

Наступил памятный для обеих враждебных сторон день 4 января.

– Сегодня вылазка! – мог решить каждый охотник при взгляде из Охотничьей калы на эспланаду крепости.

– Милости просим, милости просим! – заговорили редуты, траншеи и лагерь. – На этот раз не проспим!

Действительно, приготовления к вылазке шли в среде защитников Голубого Холма с детской наивностью. На глазах дозора с вершин Охотничьего форта они устанавливали лестницы, запасались арканами для своих убитых и раненых и мешками, как нужно думать, для сбора трофеев в виде русских голов. Обо всех их сборах и приготовлениях немедленно передавалось в ставку командующего, откуда ординарцы разносили по батареям и траншеям приказание за приказанием.

В траншеях, впрочем, шли и вольные разговоры.

– Не приведи бог, какой я сегодня лютый, – говорил апшеронец ставропольцу. – Будь у всех чекинцев одно горло, я и то перегрыз бы!

– За что так?

– За знамя.

– За знамя кто не перегрызет!

В горной батарее тоже были недочеты.

– Обобрали мою милку, так что и смотреть на нее совестно! – жаловался фейерверкер, потерявший в прошлую вылазку замок от орудия. – Все сестры на работе, а ей и выйти не в чем.

Каждый интересовался знать, во сколько минут десятого зайдет луна. Она замешкалась сегодня. Нетерпеливейшим казалось даже, что она пробудет на небе до утра и что вылазка не состоится. Но часу в одиннадцатом она склонилась к горизонту, а за ней спустилась южная темень. В тыл лагеря направились сильные патрули, подававшие знакомый ему сигнал «слушайте все!».

Вылазка готовилась решительная. Через траверсы и скрытые проходы пробрались в ров, окружавший стены, шесть тысяч человек. Преобладали мервцы. Прошли, однако, добрых полчаса, пока толпы не устроились и с кошачьей осторожностью не выбрались изо рва на площадь, отделявшую траншеи от крепости. Толпы полезли, приникнув к земле со стороны обоих фасов стены Бек и с южных частей Векиль и Баш-Дашаяк.

В траншеях мертво и мрачно, в лагере также погашены все огни. На батареях ни звука. Форты Великокняжеский, Охотничий и Туркестанский точно вымерли. Вылазкой командовал Ах-Берды, а у стен оставался с тохтамышцами сардар, готовый посылать резервы во все стороны.

Только при переправе через Великокняжеский ручей не обошлось без некоторого шума, но тут все равно нужно было подняться на ноги и броситься на врага. Теке бросились, и так стремительно, что секрет, несмотря на предупреждение о готовившейся вылазке, не успел отбежать к траншее и был весь переколот.

Воззвав к Аллаху, нападавшие взмахнули тысячами клынчей над головами неверных. Но где же они? Где неверные? В траншеях пусто! Никто не ответит оттуда ни стоном, ни пулей, ни ударом штыка!

В траншеях действительно было пусто. Люди лежали позади их и ожидали приказа подняться и встретить врага. Приказ дан. Люди поднялись, и тогда передовая линия вспыхнула внезапно боевым огнем. Момента этого ожидали ракетные станки, митральезы, свинец, шрапнель, бомбы…

Со стороны брешь-батареи блеснул фонарь, осветивший значительную часть пространства между траншеями и крепостью. Нападавшие дрогнули, они не ожидали подобной хитрости. Пули пронизывали их кольчуги из самодельной железной проволоки, как тесто для чуреков. Огонь ада не будет так убийствен, как был огонь 4 января.

Ротные ликовали. Методически, как на учебном поле, они произносили неумолимо грозное «рота, пли!». Нападавшие валились снопами.

При виде своей неудачи сардар побоялся употребить в дело резервы и, опустив голову, молча направился к Голубому Холму.

– Пропала наша земля, пропала! – заговорили вокруг него более впечатлительные люди. – Неверные хитры и страшны.

В полчаса все было кончено. Батареи выпустили в это короткое время семьсот снарядов, а траншеи и форты – до ста тысяч патронов. Бестолковые ракеты помогали фонарю освещать поле битвы. Понеслись звуки оркестров, но на этот раз меланхолические мотивы марша добровольцев возвещали торжество победителя. Впоследствии текинцы сознавались, что музыка действовала на них угнетающим образом. В ней они видели символ душевного спокойствия, чего никто не желает своему недругу.

– Продолжать намеченные работы до последнего заступа! – слышалось в траншеях приказание командующего, на этот раз звучным и даже задорным тоном.

Первые проблески утра осветили страшную картину. Из траншей виднелись одни трупы вплоть до крепостной стены. К прежним неубранным прибавилось до пятисот свежих, между которыми продолжали шевелиться тяжелораненые. Неподалеку от траншей лежал Ах-Берды, а рядом с ним Керим-Берды-Ишан с Кораном в одной руке и с клынчом в другой.