Любовь с алкоголем

— Сколько лет ты живешь в Америке? — Вильям открыл банку пива, и шипучая пена заполнила полстакана.

— Ох, полжизни!.. Представляешь?!

— Ты уже успела три раза выйти замуж.

— Да, вечный поиск.

— Разве для этого надо выходить замуж?

— Для меня, видимо, надо. Таким образом я конкретно фиксирую неудачи. А вообще, я, видимо, женщина в первобытном смысле. Цивилизация и прогресс меня сбили столку. Вообще, люди, мне кажется, потеряли ощущения своих конкретных ролей.

— Вчерашние люди в галерее, совсем как не эмигранты.

— Конечно, Даглас, они больше американцы, чем эмигранты первой или второй волны. Но это не их заслуга, а времени и обстоятельств. Как не эмигранты… зачем художник, приехавший из Парижа, где, как говорят, да и он сам повсеместно об этом заявляет, он был очень известен, выставляется теперь в галерее у эмигранта, никому не известного? Почему не у известного всем в Нью-Йорке Фельдмана? Это, кстати, как насмешка — напротив галереи Нахимкина действительно Фельдман — только не галерейщик, а продавец электроламп. Очень по-лос-анджелесски.

Вильям усмехнулся. Он оглядел бассейн и сказал, будто себе самому напоминая: «Я снял здесь фильм. Двенадцать лет назад».

Она встала и, подойдя к краю бассейна, чуть присев, опустила ногу в воду.

— Ой, совсем не холодная!

— Конечно, нет. Она подогревается.

— Но вы же не плаваете в нем! И все равно обогреваете?! — Скуластая девушка смотрела на Вильяма, как на классового врага.

Тот встал и засмеялся:

— Почему это? Я плаваю! — Он снял джинсы и прыгнул в воду.

Прямо в листья. Она сейчас заметила, что там плавали маленькие цветочки, черт знает откуда появившиеся, и в руке у Вильяма уже была лилия. Слава увидела еще несколько таких, плавающих на воде.

— Это ты их туда… поместил? — Она присела у края.

— Да. Тебе не нравится? — Он подплыл к ней и протянул лилию. На щеку ему приклеился лист.

— Ты сентиментальный парень, Даглас. Романтик. Поэтому тебе и русский нравится.

— Я химик, Слава-Маша! Это ты должна быть романтиком, если пишешь стихи. — Он подтянулся за край и вылез из бассейна.

Ей показалось, что последняя фраза была им сказана в насмешку. Он подошел и, наклонившись, вытер лицо о полу апельсинового халата. Он чуть раскрылся, и Вильям увидел черную полоску трусов и кусочек треугольника волос Славы.

— Вчера, когда я тебя увидел, я сразу стал представлять тебя норкой. Я никогда не видел живой.

— Ты видел мертвую на мне. — Она забрала полу халата, и они пошли в дом, через боковой вход, как ночью.

— А что ты делаешь, как химик? Работаешь над бомбой против Советского Союза? Ах, я все забываю, что его уже нет, отменили.

— Работаю в химико-исследовательском центре. Остальное секрет. — Вильям ушел в ванную, и Слава подумала, что вчера он был совсем мальчишкой, сегодня нет…

Зазвонил телефон. Она оглянулась — аппарата нигде не было. Вильям вышел и достал телефон из-под «матраса». Значит, это была-таки кровать, а не матрас, и образ Билла — вечного студента совсем исчез из сознания скуластой девушки.

— Вот, они придут чистить бассейн. Чтобы сделать его безукоризненным.

— Раз ты химик, то должен знать, как сделать его грязным, ой! прости! романтичным, но не опасным для здоровья…

Вильям открыл стенной шкаф. Он потянул за малюсенькие, незамеченные до сих пор Славой шайбочки, и стена разъехалась. Он зашел внутрь и крикнул:

— Сначала его надо очистить, избавиться от воды. Найти кольцо моей матери… Поэтому они и придут, чтобы поставить какие-то фильтры, чтобы его не засосало с водой. — Он вернулся в комнату в джинсах и свитере. Не вчерашнем. Шотландском, крупной вязки. — Как насчет завтрака, Маша-Слава?

— Ты уверен, что твоя мать не вернется? Матери, говорят, обладают колоссальной интуицией, даже на расстоянии чувствуют, если с их детьми что-то не так…

Вильям сел на кровать, рядом со Славой. Но она встала, взяла свои вещи и ушла в ванную, одеться.

Пока они сидели на кухне и следили за кофе, капающим через фильтр, пришли двое и стали возиться вокруг бассейна. Слава видела их в окно. На кухне тоже было много окон и много занавесок.

После кофе девушка попросила отвезти ее домой. Вильям не настаивал, чтобы она осталась, — подал ей норку, и они вышли из дома.

Конечно, здесь был гараж, но сегодня Слава знала, почему Вильям не оставил в нем машину — чтобы не разбудить свою маму. Когда она увидела его авто — она-таки была хорошо поддатая, раз не помнила — BMW, то подумала, что из-за этого он живет с матерью — у нее есть деньги. То, что он сам может зарабатывать достаточно денег и получать удовольствие, живя с сумасшедшей матерью, ей не подумалось. А уж то, что он может исполнять сыновний долг — вообще в голову не пришло.

— Куда прикажете, лэди?

— Де Лонгпри. Уверена, что ты не представляешь, где это. Совсем в другом конце города.

— Я знаю где. Одна из моих лаб недалеко от Кайзеровского госпиталя, недалеко от Де Лонгпри. — Он включил зажигание и отъехал от дома, свернув налево.

Дом был угловой и, обернувшись, Слава увидела крону дуба. Одинокого и самодостаточного.