Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере

Развитие морали во многом определяется первоначальными табу. Первобытные запреты как источники половой морали и морали в целом подкрепляются мужским стремлением к владению собственностью, что и придает весомость мало-помалу утверждающимся моральным требованиям. Моногамия навязывается отнюдь не женской «природой», якобы настаивающей на целомудрии, и не женской ревностью. Напротив, матриархальным обществам свойственна изрядная степень сексуальной свободы и независимости. Пусть первоначальные, древние табу и связанные с ними нравственные чувства распространены повсеместно, та половая мораль, которая безоговорочно требует целомудрия, возникает вместе с развитием патриархального общества и тех экономических условий, каковые лежат в основании этого общества. На Ближнем Востоке, в Египте и в Греции целомудрие некогда считалось источником магической силы, а в Риме его признавали гражданской добродетелью. Лишь благодаря христианству оно приобрело статус высшей этической и религиозной ценности. При том, что христиане высказывали разные мнения о греховности самого полового акта, у них не было сомнений в приоритете девственности перед браком. Поучения христианских святых отцов прямо противоречили представлениям и обычаям европейских варваров, с которыми эти проповедники соприкасались. Поведение варваров постепенно изменялось под воздействием устоев христианства; сначала этот факт нашел отражение в литературе, а затем новая мораль стала проникать в общественную жизнь.

Книга Бриффо удостоилась немалого количества отзывов, в том числе крайне подробных, особенно в Англии и Америке. (См. Ellis 1928; Ludovici 1927; Malinowski 1927; Ayres 1927; Langdon-Davies 1927; Ginsberg 1927; Goldenweiser 1928). Одни встретили ее с одобрением, другие, прежде всего этнологи, – с холодной неприязнью.

Тому, кто не является специалистом в этнологии, трудно, конечно, установить, кто больше прав в том или ином специфическом вопросе – Бриффо или его противники. Однако, как уже отмечалось выше, книга Бриффо выходит далеко за рамки рассмотрения сугубо этнологической тематики; невероятное богатство привлеченного материала, редкая интеллектуальная самостоятельность и оригинальность мышления делают работу Бриффо важным вкладом в изучение социальной психологии. Что же касается теории материнского права, Бриффо продолжает ее развивать с того самого места, на котором остановился Морган.

Автор применяет метод исторического материализма, пытаясь объяснить изменения в чувствах и связанных с ними институциях посредством перемен в жизненной практике, в первую очередь в экономических условиях. Вообще главным посылом этой необычной работы нам видится признание социальной обусловленности всех без исключения (даже, казалось бы, самых естественных) чувств, которые в их развитии объясняются на основе богатого эмпирического материала многочисленных социальных изменений.

Что касается критических замечаний, то ввиду обилия материала критиковать следует общие выводы, а никак не частности. Сам Бриффо предвосхитил в предисловии одно из направлений критики, упомянув о неблагоприятных внешних условиях, в которых завершал книгу. Отсюда ясно, что отдельные части книги проработаны неравномерно с точки зрения количества и качества материала. Впрочем, важнее, как представляется, оборотная сторона интеллектуальной самостоятельности Бриффо: он почти не обращает внимания на своих предшественников и современников, которые занимаются исследованием той же тематики. Поэтому, собственно, ему приходится погружаться в обсуждение вопросов, подробно разобранных французскими авторами эпохи Просвещения (например, вопроса о социальной обусловленности чувств), то есть идти в своих рассуждениях, что называется, ab ovo[54]

. Вдобавок он явно незнаком с сочинениями Маркса и Энгельса и почти полностью игнорирует новейшую литературу по психологии народов[55]. Это бросается в глаза непредвзятому наблюдателю, когда дело доходит до рассмотрения альтруистического характера первобытной материнской любви. Автор фактически пренебрегает достижениями школы Дюркгейма, изучающей первобытное общество, упускает из вида работу Леви-Брюля о первобытном мышлении[56], и подобная неосведомленность явно не идет его книге на пользу.