Любовь, сексуальность и матриархат: о гендере

Огромное достижение Макса Вебера состоит в демонстрации того, что этот принцип, названный им innerweltliche Askese

(внутренний аскетизм), был важным условием формирования установки, которая предписывала направлять всю энергию на труд и выполнение долга (см. Weber 1930). Поразительные достижения современного общества в экономической сфере были бы невозможны без этой установки, направившей всю человеческую энергию на бережливость и неустанный труд. Анализ структуры характера современного человека, появившегося в шестнадцатом столетии, выходит за рамки этой статьи. Здесь довольно будет сказать, что экономические и социальные перемены пятнадцатого и шестнадцатого веков развеяли чувство безопасности и «принадлежности», характерное для членов средневекового общества. Социально-экономическое положение городского среднего класса, крестьянства и аристократии пошатнулось до самого основания (ср. Pascal 1933; Kraus 1930; Tawney 1926); появились проблема обнищания, угрозы традиционным экономическим позициям, а также новые возможности для экономического успеха. Религиозные и духовные связи, создававшие для личности сбалансированный и безопасный мир, были разорваны. Индивидуум обнаружил себя совершенно одиноким в этой жизни, рай оказался потерян навсегда, а успех и неудачу теперь определяли законы рынка. Базовой формой отношений с окружающими стала безжалостная конкуренция. Результатом всего этого явилось новообретенное чувство свободы, сопровождавшееся, однако, повышенным уровнем беспокойства. Эта тревога, в свою очередь, привела к беспрецедентной готовности покоряться религиозным и светским властям, ставшим еще более суровыми, чем прежде.

Новый индивидуализм, с одной стороны, и тревожность и подчинение властям, с другой, нашли идеологическое выражение в протестантизме и кальвинизме. В то же время эти религиозные доктрины многое сделали для развития и укрепления новых установок. Но еще более важным, чем подчиненность внешним властям, было то, что власти оказались интернализованы, что человек стал рабом хозяина внутри себя, а не снаружи. Этот внутренний хозяин заставлял человека неотступно трудиться и стремиться к успеху, ни минуты не позволяя ему быть самим собой и наслаждаться жизнью. В человеке развился дух недоверия и враждебности, направленных не только на внешний мир, но и на него самого.

Этот современный тип человека был эгоистичен в двояком смысле: он мало заботился о других и беспокоился о собственной выгоде. Но был ли этот эгоизм действительно заботой о себе как об индивидууме со всем его интеллектуальным и чувственным потенциалом? Не стал ли «он» придатком социально-экономической роли, винтиком в экономическом механизме, пусть иногда и важным? Не был ли он рабом этого механизма, даже если субъективно полагал, что выполняет собственные приказы? Тождественен ли его эгоизм любви к себе или, наоборот, коренился в самом ее отсутствии?

Мы должны повременить с ответом на эти вопросы, так как нам нужно еще закончить краткий обзор доктрины себялюбия в современном обществе. Табу на эгоизм далее укрепилось в авторитарных системах. Одним из идеологических краеугольных камней национал-социализма является принцип «Общественное благо важнее частного» («Gemeinnutz geht vor Eigennutz»). Согласно первоначальной методике пропаганды национал-социализма, мысль была сформулирована в форме, которая позволяла рабочим поверить в «социалистическую» часть нацистской программы. Однако если мы рассмотрим ее значение в контексте всей нацистской философии, то увидим, что подразумевается следующее: индивидуум не должен ничего желать для себя; ему следует находить удовлетворение в устранении своей индивидуальности и в причастности в качестве крохотной частицы к великому целому народа, государства или лидера как символа. В то время как протестантизм и кальвинизм, даже подчеркивая ничтожность отдельно взятого человека, проповедовали индивидуальную свободу и ответственность, нацизм фокусировался по большей части на первом. Исключением считались только «рожденные» быть предводителями, но даже они должны были ощущать себя орудиями кого-то, стоящего выше в иерархии, а верховный лидер – воспринимать себя орудием судьбы.