Любовь в тягость

Пока Антонио говорил, я пыталась уловить исходивший от него запах – но не тот настоящий запах, ощутимый и реальный, какой воспринимается обонянием, подобно запаху пота и табака, заполонившему салон такси. Я принюхивалась к воспоминаниям, которые вели меня к магазину его деда, торговавшего сладостями и специями, – в детстве мы с Антонио часто там играли. Магазин находился в нескольких кварталах от дома, где жили тогда мои родители. Вывеска была деревянной, выкрашенной голубой краской, с надписью “Колониальные товары”. Рядом изображены пальма и негритянка с ярко-красными губами. Эту вывеску в двадцать лет нарисовал мой отец. А для прилавка он выбрал цвет под названием “жженая сиена”, чтобы создать впечатление пустыни. Поселил в пустыне двух верблюдов и человека в куртке и сапогах, засадил ее множеством пальм, не поскупился на кофейные зерна и вдобавок привел чернокожих танцовщиц; над пустыней простиралось густо-синее небо с серпом луны. Я часто наведывалась в тот магазин. Во времена, когда я была маленькой, дети с утра до вечера пропадали на улице и никто не следил за ними. Так что пробраться в магазин ничего не стоило: я выходила со двора и, миновав несколько кварталов, сворачивала за угол и толкала деревянную дверь со стеклянной вставкой и железной перекладиной наискось; звякал колокольчик. Я входила внутрь, дверь бесшумно закрывалась. По периметру она была обита тканью или, может быть, тонкой резиной, чтобы не хлопала. В магазине пахло корицей и сладостями. У порога стояли два раскрытых мешка с кофе. На прилавке – затейливые стеклянные банки с выпуклыми узорами, полные белых, голубых и красных драже, ирисок, разноцветных шариков в сахарной глазури и с сиропом внутри, которые таяли во рту, лакричных конфет самой разной формы – были тут и палочки, и длинные шнурки, и колечки, рыбины, лодочки. Пока такси бороздило затопленные улицы, сражаясь со встречным ветром и дождем, то и дело застревая в пробках, меня наводняли воспоминания, которые вызывали лишь отвращение, и я никак не могла отделаться от них: красный язык Казерты, мои детские игры с Антонио, после которых, запыхавшись, я чувствовала, как сильно бьется сердце, готовое выпрыгнуть из груди; насилие и кровь, ставшие результатом этих игр; все это смешалось со знакомым с детства сладким пряным запахом, которым я мысленно окружила Полледро.

Теперь он пытался оправдать своего отца. Говорил, что порой тот и правда докучает людям, с этим не поспоришь, но нужно лишь чуточку терпения – без терпения в этом городе никуда. Ну и вдобавок старик ведь не причиняет вреда. Его причуды – пустяк по сравнению с тем убытком, какой он наносит магазину Восси, распугивая клиентов. При этих словах глаза моего спутника налились кровью: окажись Казерта поблизости, Антонио наверняка изничтожил бы старика, позабыв о том, что это его отец. Потом спросил, не донимал ли Казерта и меня. Может, он вовсе не понял, что я дочь Амалии? Он-то сам сразу догадался, потребовалось разве что немного логики – и я даже вообразить не могу, как он счастлив видеть меня спустя столько лет. Когда я вышла из магазина Восси, он побежал за мной, но я словно сквозь землю провалилась. Зато он увидел отца, и его сразу охватила ярость. Нет, мне этого не понять. Казерта подставляет под удар его благополучие – нынешнее и будущее, вытворяя в магазине Восси невесть что. Поверю ли я, если он скажет, что из-за отца он живет как на вулкане? Ни минуты передышки. Старик не осознает, сколько приходится вкладывать в дело, и это вопрос не только финансов, но и нервов. Нет, совсем не осознает. Постоянно выпрашивает деньги, угрожает ему по телефону днем и ночью, пристает к клиентам. И однако не следует думать, будто Казерта всегда устраивает такие спектакли, какой я наблюдала в вагоне фуникулера. Иногда он учтив, ведет себя достойно и порядочно, женщинам это нравится. А потом ему взбредет что-то в голову – и стыда не оберешься. Из-за отца у него сплошные финансовые убытки, но что поделать? Не убивать же его, в самом деле.